В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
— Мори, — произнес он тихо, как бы издалека и с каким-то чувством, — ты должен простить меня. Мне казалось, что я один… Теперь мне легче.
Я не отозвался. Не хотел спугивать павшую на Хаяси решимость.
— Теперь я могу откинуть полог…
Из Токио шифрованной телеграммой сообщили, что некая М., находящаяся на лечении в Карлсбаде, встретилась с советником японского посольства и просила установить связь с ее мужем в Благовещенске. Второй отдел генштаба, учитывая необычность и важность этой просьбы, поручал секретной службе штаба Квантунской армии через агентурную сеть установить контакт с мужем госпожи М.
Привлекать к операции агентуру было рискованно: вдруг это провокация и надежные, осевшие в Благовещенске люди окажутся раскрытыми? Поэтому задачу возложили на японское консульство. Там тоже сидели разведчики. Встреча состоялась, и второй отдел получил необходимое подтверждение. Муж госпожи М., находящейся на лечении в Карлсбаде, выразил желание перейти границу с секретными документами. Для осуществления этой акции была создана оперативная группа. Ее возглавил полковник Янагита. Одним из оперативных членов группы стал Идзитуро Хаяси, молодой сотрудник отдела.
25 июля 1938 года группа выехала к границе для встречи перебежчика. Заставу привели в боевую готовность. Наряды пограничников отвели за контрольную полосу и разоружили, чтобы по наивности кто-либо не открыл огонь во время проведения операции. Штабную машину укрыли в небольшом леске возле заставы.
На рассвете 26 июля группа стала на вахту. Четыре бинокля взяли под прицел небольшую проселочную дорогу, пролегавшую по ту сторону границы. В десять утра должен был появиться перебежчик. Но десять — это ориентировочный срок. Человек мог прийти раньше и мог опоздать — граница живет своими законами, которые, увы, подвластны случайностям.
В десять он не появился. Не было его и в одиннадцать, и в двенадцать. Янагита начал нервничать. Потребовал; чтобы связались с отделом по телефону и выяснили, не поступило ли какое распоряжение о перенесении срока или перемене места встречи. Отдел ответил: не поступило. Тогда Янагита заподозрил обман со стороны самого «гостя»: передумал или струсил. Он вылез из машины и принялся кружить по леску. Прошел еще час. Не спавшие ночь офицеры с трудом одолевали дрему. Шофер уже посапывал, положив голову прямо на баранку. В начале второго сонную идиллию нарушил рокот мотора. По дороге, что пролегала за линией границы, бежал крытый брезентом автомобиль. Бежал торопливо, не собираясь задерживаться у невысокой сосны, обозначенной в схеме операции как ориентир. Здесь для «гостя» было открыто «окно».
Янагита навел на машину бинокль и стал следить за ней. Слева сидел какой-то военный в форме командира, кто был вторым, полковник не разглядел — водитель заслонял его лицо. Машина пролетела на большой скорости мимо сосны и исчезла за сопкой. Янагита разочарованно опустил бинокль и снова принялся кружить по леску.
Минут через пятнадцать тот же мотор затарахтел над сопками — машина шла уже в противоположном направлении. Скорость была сбавлена. Около сосны движение совсем замедлилось, и машина встала. Из нее вышли двое; невысокий коренастый мужчина в полувоенной фуражке — он сидел за рулем — и второй, повыше, тонкий, без головного убора, с полевой сумкой через плечо. Второй обошел автомобиль, отстегнул крышку сумки, вынул листок бумаги, поставил ногу на ступеньку и, используя колено как столик, написал что-то короткое. Несколько минут ушло у него на всю эту процедуру. Первый, прислонясь, к капоту машины, ждал. Курил. Второй сложил листок и подал первому. Тот, не глядя, положил записку в карман кителя, сел за руль и дал газ. Машина понеслась по дороге, поднимая тучи пыли.
У сосны остался человек с полевой сумкой…
— Приготовиться! — скомандовал Янагита. — Ни в коем случае не применять оружие. Если даже это провокация.
Он сел в штабную машину рядом с шофером. Жестом указал, куда ехать. Машина развернулась, обогнула заросли кустарника и, покачиваясь на выбоинках и бугорках, двинулась к контрольной полосе.
Человек с полевой сумкой продолжал стоять у сосны. Он почему-то медлил, то ли не знал, кто в машине и куда она направляется, то ли ждал чего-то.
Это был он, перебежчик. Приметы совпадали: сухощавый, с копной черных волос на круглой голове, с маленькими усиками под самыми ноздрями. Он чем-то напоминал популярного артиста кино.
Машина шла уже вдоль контрольной полосы к узкому просвету, что светлел между вспаханными участками. Шофер вел ее на малых оборотах, подчиняясь руке Янагиты. Взгляд Янагиты в это время был прикован к человеку с сумкой, фиксировал каждое его движение. И остальные офицеры смотрели на перебежчика. Чего-то ждали от него или чему-то удивлялись. Может быть, выдержке, с которой тот осуществлял свой план. Надо было бежать. Оторвать себя разом от чужой земли — она была ему уже чужая, если он решился на измену. Почему-то никто не подумал о чувствах, способных жить в этом человеке. Все-таки он расставался с прошлым и даже настоящим, с тем, что называется отчизной. А они не думали об этом. Не предполагали даже такое. И были правы, возможно. Повернуть назад он не мог. Жена его в этот час попросила убежища в японском посольстве, и, если бы он вернулся, ей предстояло одной поехать в Токио. Поехать, но не доехать. Посол сегодня же получил бы предписание — лишить госпожу М. убежища и публично объявить об этом. Остальное для нее и для него развернулось бы по логической схеме: попытка измены уже измена. А судьба предателя одинакова во всем мире.
Он не повернул. Но он медлил. И Янагита не понимал, почему это делается. Рука его по-прежнему лежала на локте шофера и сдерживала движение машины. Нервы полковника сдавали. Каждую минуту на участке могли появиться советские пограничники и пресечь акцию. Они могли стрелять, пока перебежчик находился на их территории. Могли убить его. А труп, если бы даже он оказался на маньчжурской земле, не нужен никому. Труп всего лишь труп.
Идзитуро Хаяси рассматривал перебежчика в бинокль. Какими бывают предатели? Не потом, когда освоятся на новом месте, приобретут типичный облик эмигранта, растворятся в массе им подобных. А сейчас, в минуту измены. Перед последним шагом.
Не похожи ли на смертника, идущего к эшафоту? Нет. Перебежчик был спокоен. Издали, во всяком случае, так казалось. Не суетился, не совершал нелепых поступков.
Стоял и смотрел, как двигалась вдоль контрольной полосы штабная машина. Не торопил ее знаками. Или был чертовски выдержан или слишком уверен в себе, в своем будущем.
Потом только Идзитуро понял, что человек с сумкой ждал момента, когда машина подойдет к условной линии и риск попасть под выстрелы сократится до минимума.
Машина свернула в просвет и двинулась прямо на перебежчика. Казалось, она пересечет ту самую линию, что прочертил мысленно человек с сумкой, и окажется на советской территории. Этого не случилось. Машина встала в каком-то метре от черты, и Янагита распахнул дверцу. Наверное, так было оговорено. Или полковник просто напомнил о необходимости действия. Теперь пора было бежать. Человек с сумкой должен был пригнуться, вобрать голову в плечи и помчаться что еоть духу на ту сторону. А он застегнул спокойно сумку, поправил на плече ремень, оглянулся, чтобы удостовериться, нет ли кого поблизости, и, убедившись, что один на дороге, неторопливо пошел к машине.
Это было удивительно. Янагита повел плечами, пораженный такой выдержкой.
Через какие-то секунды линия была пересечена. Человек с сумкой остановился у машины, молча вынул из кармана платок и вытер лоб. Лицо его было бледным до синевы. И губы дрожали. Он пережил все, что переживает смертник.
Полковник протянул ему руку. Сказал по-русски:
— Здравствуйте, Маратов!
Перебежчик кивнул и попытался улыбнуться. Улыбки не получилось. Губы как-то мучительно скривились, и офицеры услышали нервный шепот: