В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
Автоматчик пожал широкими, массивными плечами. Сказал, извиняясь:
— Война…
Нам надо было сдаться этому солдату и закончить разом все, и войну в том числе. Или повернуть назад, в город, еще куда-нибудь повернуть, если это «куда-нибудь» совпадало с планами Янагиты. А мы стояли и ждали чего-то. Я вспомнил фразу шефа, что мы ищем русское командование, и с опозданием решил воспользоваться ею. Вылез из машины — генерал заботливо уступил мне дорогу, склонившись в сторону водителя, — и сказал:
— Генерал имеет поручение штаба Дайренского военного округа связаться с советским командованием. Укажите нам направление для следования.
Автоматчик снова повел ладонью влево и вправо:
— Нельзя.
Я повернулся к Янагите и произнес по-японски
— Вам отказывают в проезде по шоссе.
Впервые в глазах генерала я увидел испуг. Они бывали разными: строгими, колкими, жестокими, насмешливыми, равнодушными, спокойными, отчужденными, но испуганными — толь ко сейчас.
Не знаю, что напугало Янагиту. Запрещение в проезде к морю или мое откровенное «вам». Я как бы отстранился от генерала. Он понял это.
Дверца машины была распахнута: меня ждали, мне приказывали вернуться на свое место. Мотор нетерпеливо урчал, напоминая о необходимости торопиться.
И вот тут произошло невероятное в моей судьбе. Я почувствовал себя свободным. От всего!
Руки мои вцепились в пряжку ремня, на котором висел пистолет, и стали его отстегивать. На глазах у генерала. Он зажмурился от ужаса:
— Капитан!
Окрик не остановил меня.
Автоматчик тоже с недоумением и настороженностью смотрел на торопливые движения моих рук.
Мотор вдруг взвыл от напряжения — шофер, подчиняясь приказу генерала, дал полный газ и крутанул машину почти на месте. Когда ремень был снят, машина уже неслась на предельной скорости назад, в город. Легкая пыль поземкой стелилась по шоссе…
Я протянул пистолет солдату и символически — в этом уже не было практической надобности — поднял руки.
— Ты что? — растерянно произнес автоматчик. — Ты что, парень?
— Капитан японской армии Сигэки Мори сдается в плен.
Он отстегнул кобуру, вынул мой новенький, с полной обоймой, пистолет, осмотрел с любопытством и сунул в карман шаровар.
У меня почему-то страшно билось сердце и ноги подкашивались. Я опустился на край кювета, обхватил голову руками и засмеялся. Странно как-то, с нервным ознобом,
— Ты что? — опять спросил солдат.
Я глотнул слезу. Кажется, я плакал.
— Ничего… Просто конец…
В холле уже зажгли вечерний свет. Матовые лампы, предназначенные для замены солнца, почему-то напоминали холодные луны: все было серебряно-голубым.
Серебряно-голубым было и лицо императора. Он казался неживым в своем черном костюме и белоснежной манишке. Весь лунный свет ламп сосредоточился на высоком аскетическом лбу и впалых щеках императора, и кожа его, и без того бледная, стала еще бледнее. Большие синеватые веки смежились, свидетельствуя о полной утрате сил. Он часто уходил вот так во время беседы в другой мир, и Язеву становилось страшно, и он или кашлем или громким шелестом газеты, которая была у него в руках, пытался вернуть императора в реальность.
Но это было только забытье. Он оставался здесь, рядом с Язевым, все слышал и все чувствовал. Он думал. В уединении.
Легкий кашель собеседника заставил его оторваться от дум.
— Их накажут?
Их — это главных японских военных преступников. Император говорил о своих бывших хозяевах только с помощью местоимений: он, они. Он все еще боялся их и требовал от Язева заверений в том, что они больше не вернутся на континент.
— Безусловно.
— И Доихару? — допытывался император.
Доихара Кендзи, «японский Лоуренс», казался императору неуязвимым. Майор это знал и старался успокоить собеседника:
— И Доихару.
Император смежил веки, застыл под мертвым светом ламп.
Так продолжалось бы долго. Язев углубился в газеты — а их было немало на столике, — Пу И отправился в путешествие по другому миру, а мир тот велик. Но чтение и путешествие прервались самым неожиданным образом. В холл вошел седой мужчина в костюме служителя отеля и направился через зал к майору Язеву. Именно к нему, потому что в этом углу холла, кроме императора и майора, никого не было, и маленький поднос из черного лака, который мужчина держал в правой руке, был направлен, как острие копья, точно в майора.
— Срочный пакет, — сказал служитель, когда оказался перед Язевым, и протянул с поклоном поднос.
На подносе лежал пакет с адресом на английском и русском языках.
— Благодарю.
Служитель еще раз поклонился и пошел назад через холл
Пакета ждал Язев. Ждал с того самого дня, как сообщил о разговоре с Доихарой Кендзи. Пальцы торопливо сорвали наклейку и вытянули из конверта небольшой лист с текстом, напечатанным на машинке.
Язев пробежал его глазами, мгновенно, кажется, и лицо его так же мгновенно изменило свое выражение Вначале было огорчение, даже досада, потом удивление. И наконец — радость!
— Поярков Борис Владимирович, — прошептал взволнованно Язев. — Кто бы мог подумать! Сунгариец — Поярков. Ваше величество!..
Император вздрогнул, открыл глаза и уставился удивлен но на майора.
— Ваше величество, победа!
Император закивал, ничего-ничего не понимая, но соглашаясь с майором. Если тот радуется, значит, действительно победа. Контрразведчик вел какой-то бой, не ведомый никому здесь, но бой трудный и Долгий. Мог победить. Должен был победить. И победил.
Часть II. «Бусидо-мираж»
БЛАГОВЕЩЕНСК
ХАБАРОВСК
ХАРБИН
ТОКИО