В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
Видимо, Катя знала.
В Сахалян поезд прибыл днем, часа в три. Стоянка длилась минут сорок, затем поезд возвращался назад. Мне этого было достаточно, чтобы позвонить в город и переговорить с Катей. Я надеялся, что она уже в отеле и подойдет к телефону. План мой был построен именно на этом разговоре.
— Я слушаю!
Несколько минут ожидания: пока взяли трубку, пока искали официантку, а она, конечно, не отыскивалась, пока она шла к телефону, я стоял у аппарата и подавлял нервный озноб, который явно осиливал меня. Не помню другого случая, когда бы так мучительно долго длилось пустяковое время. От двух этих слов: «Я слушаю!» — зависела и моя, и ее судьба.
Даже жизнь, пожалуй. Не окажись сейчас Кати в отеле, я вынужден был бы принять к исполнению план Янагиты.
— Это Катя? — спросил я приглушенным голосом. Волнение мне мешало не только говорить, но и дышать.
— Да, — ответила она, и мне почудилась в тоне тревога. Едва-едва уловимая.
— Мне нужно быть уверенным, что это действительно вы. Назовите свое настоящее имя!
В трубке, кроме неясного шелеста, ничего не улавливалось. Катя молчала.
— Настоящее имя! — повторил я.
— Кому это нужно? — спросила Катя после раздумья.
Если бы я знал ее кличку или агентурный номер, то легко бы вызвал ее доверие к себе, но я не знал ни того ни другого. Не дал мне этих ключей Янагита, умышленно, наверное, не дал, чтобы потом не всплыли улики. Катя не должна была знать, что исполняющий приговор — сотрудник секретной службы.
— Нужно Маратову…
— Как?
Она вскрикнула, или мне так показалось. Испуг, во всяком случае, звучал в ее вопросе.
Я оглянулся: нет ли кого рядом, способного услышать фамилию перебежчика? Произнес четко:
— Маратову!
Что-то щелкнуло на другом конце провода, и послышались гудки. Катя бросила трубку. Сумасшедшая! Она убила себя этим. Себя и меня.
Растерянный, я стоял перед аппаратом и слушал отбойные гудки. Что делать? Что можно было вообще делать, когда в самом начале план действий разлетался в прах?
Я снова набрал номер отеля. Наивная попытка задержать или догнать звонком убегавшую Катю. Она убегала, в этом не было сомнения. Убегала, охваченная паническим страхом.
Видимо, я не рассчитал удара. Заряд, заложенный в фамилию Маратов, оказался сильнее, чем можно было предполагать. Он сразил Катю. А мне казалось, что сообщение о Маратове лишь заинтересует ее, возможно насторожит. И только.
На звонок не ответили. Или у аппарата никого не было, или Катя нарочно не брала трубку. Скорее всего, никого не было. Катя поняла, что говорит не Маратов — акцент легко выдавал во мне японца. Вот это-то и напугало официантку. Ей подавали сигнал бедствия. Кто именно — не играло роли.
Важное, чрезвычайно важное открытие сделал я для себя. Катя, оказывается, имела отношение не только к Сунгарийцу, но и к Маратову, вернее, к тому, что знал Маратов. Невероятное сплетение обстоятельств. Нити сходились в один огромный узел. И его пытался разрубить Янагита.
Что же все-таки делать? План мой, продуманный еще в Харбине, состоял из довольно простых элементов. Я должен был проверить звонком официантку и в зависимости от ответа решить: вернуться ли мне в Нуньцзян этим же поездом или остаться в Сахаляне. Зачем возвращаться? Да из соображений конспирации. Мне нельзя было показываться в городе, особенно в центре, чтобы агентура Комуцубары не засекла, меня и потом не связала мое появление в Сахаляне с переменой в судьбе Кати. Остаться же я мог лишь в том случае, если официантки международного ресторана не окажется в городе и ее придется поджидать.
Ни первое, ни второе не совпадало с конкретной ситуацией. Катя находилась в Сахаляне, но уехать я не мог. Разговор по телефону ничего не дал. По существу он не состоялся. Единственное, что я выяснил: Катя в городе, голос ее звучал по телефону. И в то же время ее могло уже не быть здесь. Она исчезла, точнее, исчезала, причем самым фантастическим способом. Растворялась.
В течение часа я обстреливал звонками город, пока наконец не услышал голос портье:
— Да-да… Международный отель.
Тщедушный голосок, произносящий громкое, претенциозное название: международный!
— Попросите Катю!
— Ее нет, господин.
— Найдите!
— Как же я найду ее, если час назад она уехала.
— Что?
— Уехала.
— Она не могла уехать час назад, потому что именно час назад я разговаривал с ней по телефону.
— Вот после вашего звонка она и уехала. Вы же сами сказали Кате, что сестра ее при смерти.
У меня чуть не сорвался возглас удивления: «Ничего я не говорил! Никакой Катиной сестры не знаю! Да и есть ли на свете такая сестра?» Но пришлось сдержаться.
— Так-так, — подтвердил я. — А где же она сейчас?
— Кто?
— Катя…
— Это вам лучше знать, господин хороший, где Катя. Сами говорили с хозяином, сами посадили ее в фаэтон и еще велели Степану гнать лошадей быстрее…
Теперь уже не удивление, а растерянность пала на меня. Исчезновение Кати было действительно фантастичным.
— Ты спутал, любезный, — сказал я. — За Катей приезжал мой друг. Мужчина средних лет в сером кепи…
Я рисовал портрет Сунгарийца. Другого у меня не было, да и не пришел другой на ум. Почему-то отъезд Кати я связал с «гостем» с левого берега.
— Средних лет, верно, но кепки не было.
— Должно быть, оставил в фаэтоне?
— Да нет, он держал в руках фуражку.
— Успел купить… Быстр… Значит, уехали уже?
— Почитай, час, как уехали. Прямо по Нань-Да-цзе к Восточным воротам…
«Зачем к Восточным воротам? — недоумевал я. — При чем тут Восточные ворота? Это где-то у мусульманской мечети. Через Восточные ворота можно попасть лишь в Айхунь. Там нет железной дороги и от берега Амура сравнительно далеко».
— Спасибо, любезный, — сказал я и повесил трубку. После разговора с портье мне стало немножко легче.