В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
Там оказалась Катя. Всего лишь Катя.
— Фу-ты! — вырвалось у Пояркова. — Вы?
— Или вас кто другой приглашал? — сказала она серьезно, почему-то серьезно, хотя следовало бы в таком случае приветливо улыбнуться.
— Нет, конечно, — растерянно ответил Поярков. Он был и удивлен и огорчен. Это не прошло мимо Кати.
— Правда, вы отказались от приглашения, и довольно бесцеремонно…
Поярков вспомнил, что, ожидая ее за столиком, намеревался испросить прощения и даже тронуть ласково ее руку.
— Простите меня, Люба!
Она грустно покачала головой:
— Бог вас простит, Борис Владимирович.
Потом подошла и вдруг поцеловала его в волосы. Легко, едва коснувшись губами.
Это было что-то невероятное. Он опешил:
— Люба!
— Ну-ну… Просто мир. Вы же хотели мира?
Она, чертовка, угадывала его желания.
— Да вы, оказывается, читаете чужие мысли!
Катя засмеялась:
— Не читаю, не умею… И зачем читать? Вы же вчера приходили, чтобы помириться.
— Меня кто-то видел здесь?
— Я видела.
— Почему же не вышли в зал?
— Борис Владимирович, вы забыли предупреждение: меня в среду не будет!
— Не забыл.
— Но все же надеялись увидеть?
— Должно быть…
Катя отодвинула стул, как тогда Поярков в своей мастерской, и жестом пригласила сесть. Села сама напротив.
— Не должно быть, а действительно надеялись. Захватили с собой образцы товара?
Об этом он забыл! Впрочем, не забыл. Шел-то он не к Кате, а к кому-то другому. Образцы тому, другому, были явно не нужны. Игра с Катей ведь кончилась. А почему кончилась? С чего он решил, что кончилась? Продолжается. Вот Катя перед ним и требует выполнения обещанного. Правда, шутливо требует.
— Нет, не захватил.
— Сегодня тоже?
— И сегодня тоже…
— Вы бесподобны, Борис Владимирович… Мне это нравится.
— Я подумал, что образцы не нужны. Туфли вряд ли интересуют вас.
— Почти… Хотя я женщина и люблю красивые вещи.
— Тогда я сошью.
Улыбка исчезла с лица Кати, и она озабоченно произнесла:
— Шить не обязательно, а вот принести образцы надо. Жаль, что не захватили… Впрочем, они могут быть с вами. В кармане пиджака. Так бывает?
Он кивнул виновато.
— Ну и хорошо.
Снова возникла загадочность, которую Поярков отметил при первой встрече с Катей и которая потом вроде бы исчезла. Она говорила не о себе. О ком же тогда? Чью волю она выполняет? Против кого заключает этот шутливый союз с Поярковым?
— Послушайте, Люба!
Рука ее предостерегающе поднялась.
— Только без серьезных вопросов! Мы отдыхаем. Имею я право иногда отдохнуть в обществе человека, который мне нравится?… Не пугайтесь моей откровенности. Я люблю говорить прямо… Вот вы и потупились, как красная девица. Смотрите смелей!
Шутливость ее была легкой, непринужденной, и трудно было устоять перед соблазном ответить тем же. Поярков принял тон Кати:
— Смотрю.
Взгляды их встретились, и теперь потупилась Катя.
— Ну, не так уж прямо… — произнесла она взволнованно.
— Почему же?
— Потому что не верю… Не правда это. — Она подняла глаза. — Не правда! — Сдвинула брови и посуровела: — А если правда, то ни к чему она… нам с вами. Мне уж совсем ни к чему.
— Тебе! А мне?
— Вам — не знаю. Да тоже, наверное, зря… — Катя встала вдруг и засуетилась: — Вдвоем мы бог знает до чего договоримся. Так и в омут можно… Сегодня день не тот. Я обещала вам веселый вечер. Во всяком случае, приятный. Сейчас познакомлю вас с моим родственником. Замечательный человек. Он вам понравится… И главное — будет полезен.
Поярков не успел выразить своего отношения к инициативе Кати, она торопливо вышла, но не в зал, за штору, а во внутреннюю дверь, ведущую в отель или в служебные помещения
«Ну теперь наверняка появится главный!» Поярков сел поудобнее, положил руки на подлокотники, откинул голову на спинку — полное спокойствие, даже пренебрежение ко всему, что происходит и что должно произойти в кабинете. Не хватало сигары. Но Поярков не курил.
«Давайте вашего главного!»
Вошел мужчина: не молодой и не старый, не низкий и не высокий, не худой и не толстый, в сером пиджаке с накладными карманами, в галифе и крагах. Лицо его было чуть продолговатым, сухим, глаза маленькие, цепкие. Щеки выбриты до синевы. Он улыбнулся тонкими, очень тонкими губами, и только губами, глаза остались строгими и спокойными.
— Борис Владимирович!
Поярков вскочил. Он не мог не вскочить. Во всем облике вошедшего было что-то требовательное и властное. Он внушал к себе уважение. Притом он был старше Пояркова, и это обязывало к подчинению.
Они протянули друг другу руки.
— Будем знакомы!
Своего имени вошедший не назвал.
— Милая, — сказал он оказавшейся сзади Кате, — распорядись, чтобы нам принесли из ледника водочки, русской водочки… Как, Борис Владимирович, вы относитесь к беленькой? А? Вижу, что не против. И семги, Катюша! И возвращайся. Скрась нашу холостяцкую компанию своим присутствием.
Катя улыбнулась весело — ей, кажется, польстило приглашение господина в сером.
— Я мигом… — И убежала.
«Родственник» расстегнул пиджак, вытянул из какого-то кармашка сигару, сел в кресло и закурил.
— Не предлагаю, — сказал он Пояркову. — Вы ведь не курите.
— Да, — признался Поярков. Без особого удовольствия признался. Кому доставит радость сознание того, что о тебе все известно и ты вроде бы просвечен насквозь.
— И правильно делаете, — одобрил господин в сером, этот мнимый родственник Кати. — В нашей с вами профессии это иногда мешает…
«В нашей с вами профессии!» Поярков сжал ладонью подлокотник, боясь, что непроизвольным движением выдаст свое изумление. Господин в сером имел в виду явно не сапожное дело, ему небось и кожи не приходилось держать в руках, не говоря уже о молотке. Конечно, можно не обратить внимания на слова, сделать вид, что не понял ничего. Так, собственно, и поступил Поярков. Но слова-то были сказаны и намек прозвучал ясно.
«Родственник» не придал никакого значения игре собеседника в наивность и, попыхивая сигарой, продолжал: