В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
— Вы боитесь, что нас примут за влюбленных?
— Не боюсь… Нас просто не примут за влюбленных.
— Ах, да! Вы постараетесь показать свое равнодушие Вы это умеете делать.
— Не умею, — признался он и вздохнул.
— Боже! Какая искренность…
Рука ее неожиданно, как тогда в ресторане, коснулась его виска и ласково прошлась по волнистым волосам.
— Я-то искренен…
— Упрек?
— Нет. Сравнение.
Она убрала руку и сказала строго:
— Я не могу быть искренней…
— Даже в чувствах?
— Не надо об этом. Я уже просила вас…
— Помню. Но такое условие мне не подходит.
Катя отвела взгляд от Пояркова. Темная даль проулка занимала ее некоторое время. О чем-то думала, что-то решала.
— Ничего другого предложить не могу
— Конечно. Вы на работе.
Она отшатнулась. Поярков переступил дозволенное
— Это не секрет… Для вас, во всяком случае.
— Да, со мной особенно не церемонились. Занавес был открыт сразу.
— Может быть, так лучше… — высказала предположение Катя.
— Для кого лучше?
— Для вас.
— Невысокого же вы обо мне мнения!
— Напротив, мы считали, что вы торопитесь, и строить громоздкие декорации ни к чему.
Он действительно торопился, но только в последнее время, а в те годы, долгие годы никак не проявлял своего нетерпения. Он был тогда тих и скромен. У него были другие задачи.
— Сыграли спектакль без декораций, — с досадой произнес Поярков. — И даже без костюмов.
— В этом есть своя прелесть, — с чувством сказала Катя.
— Но это скучно.
— Кому?
— Вам.
Катя задумалась:
— Не сказала бы… В вашей мастерской я испытала волнение и страх. Сделала не так, как задумано было… Вы мне понравились. И совсем-то не походили на голенького. Одежды на вас было дай бог, как зимой в амурскую стужу. Вы и сейчас в шубе.
— Что?
— В шубе, говорю… Искренность ваша с трудом пробивается.
Это был уже профессиональный разговор. Разговор двух агентов, хотя оба не считали себя в эту минуту агентами и даже забыли, что свело их.
— Вы огорчили меня, Люба.
— Люба… — Она как-то с болью повторила свое имя. — Я доверилась вам. Назвалась, как никому не называлась. Святое это!
— Спасибо.
— Да что уж… Разве тут в благодарности дело. Глупости все… — Катя посуровела вдруг. Такой она была одно лишь мгновение тогда на Биржевой и поразила этим Пояркова. — Вы ведь тоже сейчас на работе…
Никаких ухищрений, напрямик шла Катя. Поярков смутился:
— Пожалуй… Но не только на работе.
— Не на работе вы были там, когда увидели меня с полковником. Одну лишь минуточку. Самолюбие взыграло… Мужская гордость. А тут я вам нужна по делу.
Беспощадной оказалась Катя. Глаза горели злым огнем, и огонь этот жег Пояркова. И заслониться ничем
— Знаете, значит?
— Знаю.
— Может, знаете и по какому делу?
Она в упрямстве могла сказать «да», но заколебалась:
— Узнаю, раз пришли.
— Теперь-то уж не узнаете.
— Станет ли от этого мне хуже? — бросила она с вызовом.
— Станет.
— Погляжу.
— Потеряете друга.
— А он у меня был?
— Глупая… — Поярков обнял ее за плечи и привлек к себе.
— Вот оно что! — Катя легко отстранилась, руки у нее были сильные. — Таких-то друзей хватает… Они не теряются, к несчастью. Любой-то напрасно я назвалась. Катьку вы только во мне узрели…
Отчаяние охватило Пояркова: «Я теряю ее!» А терять нельзя было. Он не мог потерять Катю. Понял это сейчас.
— Я действительно друг ваш!
Она, не слушая, зашагала неторопливо по тротуару и тем как бы позвала его за собой.
— Хозяев разбудим, а они у меня любопытные.
Он взял ее под руку, но тотчас оставил: вспомнил японца, провожавшего Катю до извозчика, и ему стало неприятно.
— Странно все получается, — заговорил он, как только они удалились от крыльца и попали в тень деревьев. Голос его звучал взволнованно, и в тоне ясно проступала обида. — Очень странно. Нам в самом деле ни к чему это. Права не имеем на чувства. Они — для хозяев. В пролетку с вами сел небось хозяин?
Ее покоробила простота, в которую облек свой вопрос Поярков. Она отбросила суть и увидела лишь унизительный для себя намек. Ответила поэтому грубо:
— Полковник Комуцубара.
— Вы подчинены ему?
— Нет.
— Но… все-таки он хозяин. Он японец и служит в Харбинской военной миссии.
— Он не хозяин, — с раздражением подчеркнула Катя.
— Тогда почему?!
— Он любит меня.
Поярков остановился и посмотрел недоверчиво на Катю. Ему показалось, что она шутит.
— То есть как?
Детская наивность лишь способна была продиктовать подобный вопрос. Она, только что сердившаяся, рассмеялась весело:
— Вот так… И не хозяин, и любит… Бывает, Борис Владимирович. Вы ведь тоже не хозяин…
— Не хозяин, верно. Но вы со мной в пролетке не ездили.
Катя задержалась, подождала, пока огорченный Поярков догонит и поравняется с нею. И когда он поравнялся, положила ему руку на плечо и прошептала:
— Наймите, поеду!
— Ох, Люба!
— Поеду, верно. Хотя зачем ездить? И так хорошо. Одни среди ночи…
Перепутала все Катя, заплутался окончательно Поярков и не знал теперь, как выбраться из этой чащобы. А ему надо было выбраться. Ведь не за тем пришел, чтобы о сердечных делах говорить. Вовсе не за тем. Хотя и они его мучили.