В шесть тридцать по токийскому времени
Шрифт:
— Верно, хорошо.
— Невесело говорите. Не больно хорошо, поди, вам.
Он признался:
— Нехорошо.
— Отчего?
— Тяжесть какая-то. Предчувствие, что ли, недоброе…
Катя покачала головой:
— Да, вам не позавидуешь.
— Вот и вы это понимаете. Может, меня бросают на верную гибель. Люба, вы-то ведь знаете… Вы рядом с ними.
Трудную задачу он задал ей. Неразрешимую почти. Посочувствовать Катя могла и даже утешить, но он искал не одного сочувствия. Ему хотелось знать то, что составляет тайну японцев. Тайну ее хозяев. Она запретна. Поэтому Катя откликнулась лишь на тревогу Пояркова. Так было проще.
— Вы слишком дорого стоите, чтобы потерять вас сразу.
— Дело только в цене?
— И в ней тоже.
— Получается так, словно я вещь какая.
— Не обижайтесь, не мои слова это, а вам важно знать то, что думают другие.
Конечно, ему важно знать, что думают другие, то есть хозяева. Но он еще ничего не узнал. Цену лишь свою.
— Если вещь дорогая, то должна быть и гарантия ее сохранения.
Он тянул ее к тайне, и Катя не заметила этого, ей чудилась тревога, и она принялась утешать Пояркова:
— Казаку там легче. Неприметен он, да и разговором не выдаст себя. Ну а если станет туго, сообразит, как поступить. Вы же русский… — При последнем слове Катя глянула на Пояркова настороженно, словно боялась, что он поймет ее превратно и ухватится за это самое «вы же русский».
Не ухватился Поярков, вроде не было сказано ничего, способного привлечь внимание.
— Полагаются целиком на меня, а сами в стороне?
— Почему же в стороне, вас прикроют.
— Меня прикроют или мной прикроются?
— Не знаю уж, как там. Думаю, прикроют. Жизнь ваша застрахована.
— И есть кому получать страховую сумму? Хотел бы я видеть этого счастливчика!
— Вы его видели.
— Видел? Когда?
Катя загадочно улыбнулась. Ответ, которого ждал Поярков, вероятно, был забавным.
— Час назад, у «Бомонда».
Поярков оторопел:
— Ваш полковник?
— Полковник Комуцубара, — уточнила Катя.
— Кто же отдал меня этому полковнику?
— Не знаю. Во всяком случае, не я. Мне выпала честь лишь поручиться за вас.
Все было настолько неожиданным и настолько удивительным, что Поярков не сразу принял сказанное Катей. Она имела какое-то отношение к его отъезду. Невероятно! Роль ее во всей истории представлялась ему весьма скромной. Мизерной просто. Связующее звено. И только. Или тут совпадение? Полковник Комуцубара ухаживает за официанткой «Бомонда», а официантка благосклонно относится к Сунгарийцу. Волею случая Комуцубара становится ответственным за переправу агента 243. Возникает трио, в котором люди связаны не только делом.
— Не беспокойтесь! — угадала состояние Пояркова Катя. — Он не знает, что вы сейчас здесь. И думаю, никогда не узнает.
Заверение смелое. Но оно не успокоило Пояркова. Слишком шатко все и противоречиво. Впрочем, в нем, в этом противоречии, есть свое преимущество для Пояркова. На его стороне Катя.
— Он будет со мной там? — спросил Поярков, хотя понимал, что переступал запретную грань. Тактическими приемами не интересуются. Тут стена.
Катя тоже увидела грань, но не побоялась перешагнуть ее. Сочувствие Пояркову помогло ей.
— Японцы за кордон не ходят. Теперь это исключено. Он даст возможность вам это сделать.
Вот что нужно было Пояркову. Значит, японцы пошлют его одного. Не станут перед группой расшифровывать агента и подвергать его опасности разоблачения. Судьба диверсантов капризна, не всякий устоит перед соблазном продать ближнего ради сохранения собственной жизни. А разоблаченный агент не нужен никому. Ни тем, кто его послал, ни тем, кто его приобрел. Японцы это учитывают.
— Вы верите в это, Люба?
Она ответила не сразу. Опять возникла грань и переступить ее было труднее, чем ту, первую. Поярков хотел знать ее мнение, а не мнение хозяев, от имени которых она вроде бы выступала до этого. Он обращался к чувствам ее.
— Я верю вам…
Это было не то. И прозвучало как-то тревожно, с каким-то особым смыслом, уводящим от всего, что говорилось сейчас и думалось. Далеко уводящим.
— Спасибо, Люба!
Поярков пожал локоть Кати, со значением пожал. Смелая до этого, она вдруг заробела, словно испугалась сказанного Поярковым. Конечно, она хотела, чтобы он понял, но не сразу, не в тот момент, а позднее, тогда бы ей не пришлось просветлять скрытое и тем ставить себя в опасное положение.
Но Поярков не попытался добыть большего, чем подумал. Он поберег Катю. А поблагодарив, как бы раскрыл и себя, присоединился к чужой тайне. Смутно все было пока, словами никак не очерчено, уцепись за слово, и ничего-ничего не поймешь. Вернее, поймешь как сказано, и потому бесполезно для ищущего истину. Это устраивало и Катю и Пояркова.
Взволнованные своим открытием, они уже не могли, да и не хотели говорить ни о чем важном. Надо было сжиться с тем, что приобрели, понять его и сберечь.
Молча они стали прохаживаться под осинами. До Садовой и назад, к крыльцу Катиного дома. От крыльца и снова до Садовой.
Потом заговорили. Но уже о другом, совсем не связанном с тем, что пережили только что. Им предстояла разлука. Долгая, а может, и вечная. Поярков уезжал. Уезжал туда, откуда редко возвращаются.
И все-таки они надеялись. Мечтали.
— Мы встретимся… Обязательно встретимся.
Они ошиблись. Оба ошиблись. Японцы не подчинялись логике.
Ночью он передал сообщение: