В шкафу скелет и крылья
Шрифт:
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла,
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». <
Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе - стремно, пусть
И забежим немножечко вперед. Через несколько дней, когда Эдуард перестал пыжиться и корчить из себя невесть что, он снизошел до разговора с Дусей по душам. (Наверное, соскучился просиживать задницу в одиночестве - друзей у кислых негодников всегда в недостатке.) Подловил Землероеву на внутренней лестничной площадке и начал с хитрой жалобы:
– Засада, денег нет. Не знаешь, когда наследство раздавать будут? А то запарился уже тут ждать...
Из разговоров с Юлей Дуся знала: в последнее время папа Котов - в воспитательных целях - лишил оболтуса ежемесячной субсидии и маме Тане строго приказал не раскошеливаться. Оболтус взял паузу от развлечений, расположился на диване и начал монотонно ждать, когда на него откуда-то сверху просыплется манна.
Пока не сыпалась. Пришлось собирать глянцевые журналы по соседним квартирам. Кино и музыку оболтус презирал - «жевачка для лохов», до книг и музеев его культурный уровень не поднимался, так что - скука. А на скуку, как известно, и Дуся щука, а вовсе не карась.
Уныло и долго жаловался Эдик на житье-бытье. Себя расписывал в превосходных красках радетеля за ближнего: «Видала, какой мамахен стала? Я постарался. Не прошло и десяти лет. Намекал ей, намекал - надо за собой ухаживать, надо за собой следить - парикмахерские там, салоны всякие, шмотье... Добился». Евдокия уже прекрасно представляла, как звучат Эдиковы неустанные намеки - наотмашь в лоб. «Валька тоже... лох. Не может преподу «франклина» в зачетку сунуть. Дал в лапу - все, зачет, гуляй студент!» Радетелем и благодетелем расписывал себя Эдик Котов. Причем совершенно серьезно. На голубом глазу.
Тем же вечером, встретившись с Паршиным, Дуся взяла назад некоторые свои слова:
– Помнишь, я тебе говорила, что впервые встретила такую отъявленную, красочную пакость, как Эдик Котов? Прямо-таки опереточный мерзавец в полный рост, после него остальные подозреваемые - херувимы и ангелы кротости. Сегодня, Олежка, хочу покаяться: была не права.
– Дуся ернически склонила «повинную головушку».
– Облыжно обвинила парня. Мерзавец из Эдички ни дать ни взять - карикатурный. Просто смех, какая сволочь. А наш убийца, прости за дифирамбы, ради дела стараюсь, - личность неординарная, трудолюбивая, изобретательная и где-то даже - с полетом. Согласен?
– Насчет Эдички не очень понял, - нахмурился Олег.
– Юлия его давно знает, он большой хитрец и...
– Да вся его хитрость - тупая и прямолинейна!
– на полуслове прервала Землероева.
– И отец с матерью видят сына насквозь! Почему, ты думаешь, великовозрастный обалдуй целыми днями баклуши бьет? Почему Котов не запихнул его в институт - самый распоследний, на платное место, для лодырей и дебилов?! Да потому, Олег, - Дуся склонилась через столик небольшой кафешки, где они встречались с Паршиным, - что отец и мать прекрасно знали, Эдик - непроходимо ленив и туп.