В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу
Шрифт:
Но вот музыкант начинает тихо напевать под свою балалайку, мы не понимаем ни слова, но эта убаюкивающая, тихая задушевность напева действует на нас. И нам приходит на ум «Сакунтала» Драхмана 21 , в которой также нет ничего определённого, уловимого — но это сплошной золотой поток. Время от времени мы встречаемся с русскими офицерами — христианами, состоящими в здешнем гарнизоне. Офицеру приходится проходить мимо всех этих проявлений магометанства, но он не выражает никакого недружелюбия, потому что он славянин. Может быть, он возвращается из своего клуба и идёт домой спать. Но лезгин и не думает отправляться домой, он продолжает наслаждаться своей музыкой и ночью. До чего только ни дошли мы, европейцы, — мы с радостью ложимся, и кровати наши полны подушек и одеял. Мало того, мы начинаем даже тосковать по зиме после нашего короткого лета в несколько недель, и нас радует снег и мёртвый покой природы. Никого не угнетает сознание того, что лето миновало, никто не страдает от этого и не горюет. Понятия так извращены, что не знаешь, что и думать. Худшее осуждение жизни заключается в том, что
21
Драхман Хольгер (1846—1908) — датский поэт-романтик, драматург. Основная тема его пьес — разлад мечты и реальности, противопоставление светлой одухотворённости героев (главным образом людей искусства) филистерскому миру.
22
Очевидно, речь идёт о российском императоре Николае I (1796—1855), жертвами гонений и репрессий которого стали А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Т.Г. Шевченко и др.
Ночь проходит, но здесь так принято, что люди не ложатся спать. Они любят жизнь больше сна, особенно если ночь тёплая, звёздная. Коран не запретил людям радостей жизни, люди могут наслаждаться виноградом, им не возбраняется петь под звёздным небом. Оружие, которое местные жители носят за поясом, имеет своё значение, оно означает войну, торжество победы и барабанный бой. Но и балалайка на ряду с этим что-нибудь да означает — она служит символом любви, волнующейся степи и тихого шелеста в листве акаций. Когда началась последняя война между греками и турками 23 , то один турецкий офицер предсказал самым определённым образом, кто проиграет. И потом он ещё прибавил: «О, у них в реках потечёт кровь, и все цветы обагрятся кровью — вот как будут падать греки!». Я читал это где-то, и эти слова поразили меня своей красотой, и поэтическим сравнением. Цветы обагрятся кровью! Господа прусские офицеры, когда вы говорили так?..
23
Имеется в виду Греческая национально-освободительная революция 1821—1829, вследствие которой было свергнуто османское иго и завоёвана независимость Греции.
Когда мы возвратились домой, то кровати были постелены до известной степени, но недоставало воды для мытья, полотенец, спичек. В сущности, постели даже вовсе не были приготовлены, они были только кое-как прикрыты простынями. Моя жена начинает расправлять и разглаживать простыни, конечно, не ради собственной пользы, а только для того, чтобы выучить служанку этому искусству, то есть из любви к делу они помогают друг другу, и так как обе они стараются подражать речи друг друга, то мне приходится слушать нечто необычайное. Мы просим одеял к постелям, потому что нам дали только простыни — горничная уходит и возвращается с одним одеялом. Мы просим ещё одно одеяло, то есть по одному на каждую кровать, и тогда горничная приносит ещё одно одеяло. После этого мы узнаём, нельзя ли нам получить воды. Тут горничная ничего не понимает. Мы стараемся объяснить ей это на все лады, и наконец она делает открытие, что речь идёт о воде. Но тут оказалось, что глупыми-то оказались мы сами. Горничная ставит только босую ногу на педаль в умывальнике, и из крана вылетает струя воды. Так здесь устроены умывальники; в России всегда моются в проточной воде, и это нам следовало бы помнить по Москве. «Ведь вы, иностранцы, моетесь в вашей собственной грязи», — говорят русские. Но вот в заключение всего дело дошло до полотенец, — нельзя ли нам получить полотенец? Горничная уходит и возвращается с одним полотенцем. Спички нашлись у меня в кармане, и мы киваем горничной, желаем ей спокойной ночи и запираем за ней дверь, чтобы наконец покончить с ней.
Длинное путешествие по железной дороге растрясло все наши мозги, в наших головах как будто трясётся что-то, мы продолжаем ещё ехать. Я лично чувствую вдобавок какую-то особенную истому, какое-то недомогание, — у меня жар. Это легко можно вылечить крошечной рюмочкой, — говорю я. И я пользуюсь удобным случаем и наливаю коньяку в пивной стакан.
Проспав час, я просыпаюсь от нестерпимой жары в комнате, и мне становится ясно, что я ни за что на свете не должен был требовать одеял. Я опять засыпаю, на этот раз только под одной простыней. Около пяти часов я просыпаюсь от холода, и мне становится ясно, что я ни за что на свете не должен был сбрасывать одеяла. Одним словом, у меня началась кавказская лихорадка, и мне пришлось провести очень тревожную ночь.
Ах, мне пришлось провести много таких ночей!
V
Утром мы справляемся относительно нашего путешествия через горы; мы ведём переговоры при помощи господина, говорящего по-немецки и по-французски, и которого на наше счастье мы встретили в гостинице. Оказывается, что нет ни одной свободной почтовой лошади, проезжающая компания французов в 64 человека по телеграфу заблаговременно наняла для себя всех имеющихся на почте лошадей. Вот
Почтовый чиновник советует нам нанять частный экипаж с четырьмя лошадьми. Правда, это будет стоить несколько дороже, но что же делать? Кроме того, он советует нам взять возницею молоканина 24 — «пьющего молоко». Эти люди — религиозные сектанты, которые никогда ни в каком виде не пробуют алкоголя.
Предложения почтового чиновника показались нам весьма благоразумными, за исключением одного: предложение нанять четыре лошади показалось нам неблагоразумным. Если бы ещё мы были княжескими особами, то я мог бы примириться с этой мыслью, но он даже и не справлялся у меня об этом. Пусть это будет капризом с нашей стороны, или необходимостью, которая заставляет нас поступать так, а не иначе, но мы решили путешествовать, как простые граждане, и я дал ему это понять. Тогда он объяснил нам, что четыре лошади необходимы в виду крутых гор, да к тому же надо принять во внимание, что нас двое, и что у нас с собою багаж; сам он также переваливал через, горы на четырёх лошадях. Это другое дело: оба предложения чиновника оказались благоразумными. Судя по внешнему виду этого человека, никак нельзя было предположить, что он когда-нибудь позволял себе излишнюю роскошь, напротив, можно было подумать, глядя на него, что после своего перевала через горы на четырёх лошадях он лишился последнего шиллинга. Такой у него был вид. Это был тощий, изнурённый человек с растрёпанными волосами и длинным тонким носом. Я от всего сердца благодарю его за его любезность по отношению к нам и хочу уходить. Но тут моя жена предлагает дать ему два рубля. Мне удаётся сторговаться с нею на одном рубле, и я деликатным образом протягиваю ему серебряную монету. Но он говорит, что ему не нужно никакой благодарности, что это ничего не стоит. Но я настаиваю на том, что нам хочется проявить свою благодарность. Тогда человек принял монету и положил её в сторону на конторке. После этого он снова продолжал спокойно работать над своими бумагами. Моя жена сказала:
24
Молокане — религиозная секта в России, сложившаяся в конце XVIII в. в Тамбовской губернии; одна из разновидностей духовных христиан. Отрицают церковь, церковную иерархию, иконы и богослужебные обряды православия. Формы богослужения подверглись баптистским влияниям.
— Теперь ты сам видишь, что он гораздо более обрадовался бы двум рублям.
Из гостиницы мы посылаем к молоканину за экипажем с четырьмя лошадьми. Господин, говорящий по-немецки и по-французски, снова помогает нам. Этот любезный человек статский, он в обыкновенном европейском платье, одет элегантно и по моде, но он производит впечатление военного, мы награждаем его чином полковника. Он с проседью.
Является молоканин.
— Вы молоканин? — предложил я его спросить. Надо сказать, что я в первый раз в жизни справлялся о религиозной точке зрения кучера, прежде чем нанять его.
Да, он молоканин.
Кучер требует пятьдесят семь рублей за доставку нас через горы в Тифлис. Но, конечно, за эту плату он не берётся нанять для нас казачьего конвоя.
Казачьего конвоя? На что он нам? Разве он боится ехать без конвоя?
Кучер, в свою очередь, спрашивает, решимся ли мы ехать без казачьего конвоя?
Мы смотрим друг на друга.
Тогда наш переводчик, полковник, разрешает этот вопрос и говорит, что нам не нужно никакого конвоя; мы принадлежим к числу тех, кто полагается на волю Божью. Что могли бы взять с нас разбойники и грабители? Ведь у нас денег нет, мы миссионеры, мы едем в Персию и в Китай, и в наших чемоданах одни только Библии. А поэтому мы не нуждаемся ни в каком конвое.
И молоканин, с своей стороны, также доволен этим оборотом дела. На что нам казачий конвой из семи человек впереди нас и позади нас? Да и опасности никакой нет. Он уже раньше проезжал по этой дороге и хорошо знает её.
Мы пришли к соглашению. Мы даём кучеру десять рублей вперёд и получаем в залог его извозчичью бляху с номером. В пути он должен получить ещё пять рублей на харчи для себя и на корм для лошадей, а когда мы приедем в Тифлис, то уплатим ему остальные сорок два рубля. Путешествие будет продолжаться трое суток. Выехать надо завтра утром в пять часов.
Но в дверях молоканин оборачивается и прибавляет к условиям ещё следующие: если мы начнём сворачивать с дороги в горах и предпринимать экскурсии в аулы и к различным племенам в соседние горы, то за каждый день ожидания он берёт ещё лишних пятнадцать рублей. Мы сбавляем цену до двенадцати и приходим к соглашению.
Всё в порядке.
Мы идём осматривать город Владикавказ. «Владыка Кавказа» — полуевропейский городок с 45 тысячами жителей; в нём есть театр, парки и обсаженные деревьями бульвары. Ничего особенно интересного в этом городе нет, за исключением того, что ремесленники сидят и работают на улице, как в южной Европе, но разница заключается в том, что эти ремесленники, как и вообще все кавказцы, красивые люди, — это смуглые красавцы арабского типа. Мы подходим к одной скамье, на которой сидят трое человек и работают над металлом. Они вырезают и вытравляют серебро для рукояток кинжалов и сабель, а также для женских украшений и поясов. Я покупаю себе палку, которую только что кончил отделывать один из художников, она отделана металлом и четырьмя зелёными камнями. Она очень дешёва, я заплатил за неё восемь рублей; узор на ней византийский. Я подсчитал приблизительно, что ручка палки отделана 9 тысячами гвоздиков и кусочков металла.