В смысле, Белоснежка?!
Шрифт:
– Не стоит, дочь моя. О блуде не стоит рассказывать подробнее.
– Но там не только блуд! Блуд это, в конце концов, такие мелочи… приятные…
Падре покраснел. С упрёком взглянул на одеяло.
– Нельзя так говорить, дочь моя! Грехи все ужасны…
Одеяло всхлипнуло.
– Я не могу произнести вслух то, что было потом. Мне ужасно стыдно, святой отец.
– Но мы здесь одни, тебя никто не услышит!
– А мухи?
Падре снова тяжело вздохнул. Наклонился… Под одеялом что-то горячо зашептали, и тонзура священника
– Простите, святой отец, – выдохнул тоже весь красный и взлохмаченный Бертран, садясь верхом на пытающегося вырваться священника и крепко связывая его руки верёвкой. – Последний мой грех: обман священника и непослушание властям. Каюсь.
– А одежду снять? – хмуро уточнила я, откинув полотняную завесу нужника и выходя в комнату.
– Тебе и плаща хватит. А красть у падре нехорошо.
– Какая разница: плащ украсть или сутану?
– Не кощунствуй!
Бертран возмущённо взглянул на меня, и я поняла, что разница есть. Кот заботливо накрыл священника одеялом. Он уже заменил его угол во рту пленника кляпом, боюсь даже представить, из чего сделанным.
– Ну вот, я выйду из башни, а дальше? – спросила я, набрасывая плащ на плечи, а капюшон на голову.
– Помнишь, какой дорогой тебя привезли?
– Да.
– Дуй по ней. Стражникам на входе скажешь, что тебя вызвали к умирающему. А в городе постарайся потеряться. Сегодня воскресенье, базарный день. Гуляющих будет много. Ну и переоденься. Иначе найдут.
– А дальше?
Бертран пожал плечами:
– Потом придумаем.
– Придумаем? Мы с тобой? Но тогда надо договориться, где мы встретимся…
Кот покосился на мычащего падре, затем ловко накрыл его голову подушкой и прошептал:
– На базаре. Я тебя найду.
– А сам как убежишь?
Парень насмешливо взглянул на меня:
– Беги. У тебя времени мало.
Я направилась к двери. Обернулась:
– Слушай, а то, в чём ты каялся… Ты же придумал, да?
Его глаза сверкнули возмущением:
– Нельзя лгать на исповеди! – наставительно ответил он.
Понятно.
Я постучала и, стараясь подражать старческому голосу священника, просипела:
– Исповедь завершена.
Дверь грохнула и открылась. Я невольно обернулась. Бертрана уже не было.
– Чёй-то с ней? – угрюмо спросил стражник, кивнув на тело, мычащее на постели.
– Женщины, – устало отмахнулась я. – Рыдает о грехах.
И вышла. Мужик понимающе кивнул, плотно затворил дверь, грохнул щеколдой.
Я пошла вниз по винтовой лестнице, низко склонив голову. Сердце билось пойманным щеглом. Пришлось чуть приоткрыть рот, чтобы дышать. Неужели, свобода? Впервые за долгое время…
Винтовая лестница вывела в коридор. Я пошла по нему. Здесь суетились слуги и, проследив откуда идут те, у кого на плечах не растаял ещё снег, я поспешила в ту сторону. Чёрная лестница вывела меня во двор. Я обошла королевский замок. Погода стояла удивительная: ярко светило солнце, но при этом из редких белых облаков сыпался снег. А вернее, снежная крупа. Стараясь не сорваться в бег, двинулась по аллее между стриженных туй, и та вывела меня к готическим воротам, которые охраняли рослые стражники.
– Святой отец? – забасил один из них, вытирая заиндевелые усы.
Хорошие усы. Длинные. Наверное, должны закручиваться кольцами, но сейчас они свисали почти до ключиц. Я закашляла, прикрывая рукой горло. И только сейчас поняла, что обута в женские туфельки. Ох ты ж…
– Исповедь. К умирающему, – просипела, изо всех сил делая вид, что глобально простужена.
Меня пропустили.
Но выдохнула я только, когда пересекла подъёмный мост и по тропинке между каких-то обнажённых деревьев спустилась с холма в город.
Здесь действительно царило оживление. Толпы народа запрудили улицы. Мамашки с детьми, подростки, солидные мужчины с брюшками, молодые девицы, то и дело хихикающие и заливающиеся румянцем, парни, всячески бросающие влюблённые взгляды направо и налево – все они были разряжены в цветастую одежду, преисполнены веселья и предвкушения чего-то эдакого.
Я шла и шла, с любопытством оглядываясь.
Европейский город. Узкие улицы, высокие черепичные крыши. Гладкий булыжник под ногами. Я направилась в ту же сторону, куда и основная масса народа. Меня захлестнула всеобщая радость и чувство свободы. Как же давно я такого не испытывала! Разумом понимала, что это – иллюзия. Я – в чужом мире. Как отсюда выбраться – не знаю. Будущее туманно и не определено. И всё же…
Маленькая победа. Счастье отстроченной смерти.
Кому-то может не понравится ощущение замкнутости в средневековых городах, эта особая малость пространства вокруг, но я боюсь пространств. И людей.
Кстати, я же боюсь людей? Разве нет?
Кажется, уже нет.
Рынок тоже оказался небольшим. Отчасти он располагался в здании, отдалённо напоминающем гостиный двор: арки, колонны. Но большая часть его выплеснулась на улицы, словно забродивший компот. Я ходила между прилавков, слушала возгласы, приглашающие померить или попробовать, и думала, как бы мне переодеться. Денег-то у меня нет.
Украдкой взглянула на обручальное кольцо. Продать? Вряд ли. Скорее всего, продажа драгоценности привлечёт ко мне излишнее внимание. Может, она – фамильная, например? А что? Кольцо многоразового пользования: женился, убил жену, снял кольцо с пальца – передал следующей. Удобно.
– Сударыня, – вдруг замурлыкала носатая торговка, приплясывая за прилавком с горячей снедью, – какая молоденькая и красивая! Совсем замёрзла, поди?
– Да, есть такое, – вздохнула я. – А не подскажете, где здесь ювелирная лавка? Или ломбард?