В старой Африке
Шрифт:
Гай устроился в гостинице при автобазе и недурно освежился: оказалось, что поблизости бьет артезианский колодец с холодной и чистой водой. Побрился, тщательно причесался, надел легкий костюм и шлем, и, когда не совсем уверенно вышел во двор, все вежливо сняли шляпы. Сенегальский стрелок с медной серьгой в черном ухе выпучил глаза и оторопело отдал честь. Напрасно исподтишка Гай наблюдал за выражением лиц — усмешек не было, он находился в преддверии другого мира. Европа кончилась.
Двор автобазы окружали дома и навесы для машин. В просветах между постройками виднелась раскаленная белая даль, но такими узкими полосками, что зажатая в тиски пустыня не казалась жуткой.
Началась подготовка
— Обращаю внимание на этого паука. Его укус смертелен. Запомните общий вид и темную окраску спины — это может спасти вам жизнь. Паук прыгает. Если увидите его вблизи, особенно ночью, — не шевелитесь! Вот, держите — это шприц с противоядиями. Инструкции приложены. Заучите их назубок! Потом искать и читать их будет поздно!
Обедали на пыльной крыше, под тентом, политым водой. Гай пригласил к своему столу Бонелли и доктора Паскье.
— Я вижу у вас на руке татуированный якорек, мсье Бонелли — сказал Гай.
— Очень рад встретить моряка у порога Сахары: я сам несколько лет плавал. Ну, расскажите-ка что-нибудь из ваших морских приключений! Я в долгу не останусь!
Но доктор, уже чуть опьяневший, расхохотался:
— Какой Дино моряк — ведь он плавал в луже на яичной скорлупе!
— Как так?
— Очень просто. Расскажи-ка, Дино!
— У меня было собственное суденышко — моторная шхуна. Я ходил вдоль Кавказского побережья, это на Черном море, в России, мсье. После революции все кончилось — шхуна была национализирована, я нищим едва выбрался за границу.
— Интересно, как же вы попали в Африку?
Вместо ответа Бонелли степенно вынул старенькое потертое портмоне и сдержанно сказал:
— Пора кончать! Нам, африканским служакам, не следует увлекаться: деньгами нас не балуют.
Гай заплатил. Все встали.
— Мсье ванЭгмонд, — сказал Бонелли, закуривая трубку, — зайдите ко мне подписать документы. Затем даю вам ровно час, и мы трогаемся.
— Вот страховой полис на имущество и жизнь. Советую подписать: мало ли что случится в пути.
— Слава богу, родственников у меня нет и радоваться моей смерти некому, — засмеялся Гай и небрежно махнул рукой.
— Как угодно. Мы, французы, не делаем и шагу без страховки.
— Французы — устрицы, их не оторвешь от места, к которому они приросли. А мы с вами — другое дело! Голландцы и итальянцы легки на подъем.
Лицо Бонелли стало вдруг серьезным. Он вынул трубку изо рта, подтянулся и отчеканил медленно, веско, почти торжественно:
— В Алжире много французских граждан итальянского происхождения, но мы не итальянцы, а французы, и, осмелюсь утверждать, хорошие французы. Взгляните-ка на моих двух братьев. — На стене в его конторе висели фотографии времен первой мировой войны. Два офицера во французской форме стояли у орудий. Между порыжелыми карточками красиво вилась трехцветная ленточка. — Герои Вердена. Оба пали.
Голос этого обрюзгшего человека дрогнул. Он снял шляпу.
— Простите, — смущенно пролепетал Гай и крепко пожал ему руку.
Солнце опустилось, сразу стало прохладнее. Гай поспешил во двор. И вовремя — все было готово к отъезду.
Вот и торжественный момент!
Вездеход подан. Пассажиры уселись на удобных скамейках, похожих на сиденья автобуса. Гай сел за Бонелли вместе с другими пассажирами. Рядом с водителем долго устраивался коренастый пожилой мужчина с могучими усами и оловянным взглядом — Гастон. На минуту он привлек внимание Гая.
«Он пьян, — решил Гай. — Это наш штурман: перед его сиденьем штатив, видно, для астрономических инструментов. Мы будем плыть в песчаном море по луне, звездам и солнцу!»
Последние сиреневые облака угасли. Появились крупные звезды. Ни арабов в бурнусах, ни верблюдов. Звона бубенчиков тоже нет. У ворот стояла арабская девушка в белом млафа (чадра), но она была не из Шехерезады, судя по банке консервов в руках.
— Вперед!
Бонелли дал газ, поплыли облака синего зловонного дыма, вездеход с грохотом выехал за ворота.
Хвойные деревья и оливковые рощи, виноградники и плантации, обсаженные кипарисами, широкие шоссе и рекламы Машлен и Ройал-Шелл остались позади. Справа и слева потянулись южные склоны полупустыни, обжигаемые знойным дыханием Сахары — сухие степи, там и сям группы низкорослых колючих деревьев. Стада стали мельче: коровы и лошади сменились овцами, потом козами, наконец исчезли и они. Автомобильная дорога потянулась по равнине, покрытой щебнем и песком, люди стали редким украшением пейзажа. Попадались лишь верблюды да куры, дикие, обтрепанные, серые от пыли. Глинобитные дома незаметно перешли в плетенки из прутьев и листьев, а плетенки — в шалаши из смрадного тряпья, где три стороны завалены горячим песком и пылью, а с четвертой — торчит палка. Лучше всего устроились те, кто смог натянуть пестрое рванье на сухие кусты. Иногда среди голой степи возвышались развалины — остатки римских городов В одном месте Гай сфотографировал гордую и прекрасную колонну и перед ней — сделанный из тряпья шалаш, из которого были видны грязные тощие ноги. От римской эпохи сохранился еще один многозначительный памятник — фоггары, остатки древних подземных водопроводных сооружений. На многие километры тянулись они во всех направлениях, кое-где осыпавшиеся и забытые, кое-где до сих пор шедшие в дело: в прохладных подземных коридорах ютились семьи арабов, из ям торчали головы черномазых ребятишек.
Зной усилился. Иногда возникал южный ветерок и обжигал, но не лицо, как это бывает на юге Европы, а горло и легкие. Безлюдье. Пустота. Отсутствие условий для жизни властно господствовало в гнетущем пейзаже: теперь глаз воспринимал все живое с особой радостью, как привет и подарок.
У Гая под сиденьем находилась корзина. В ней — пресный сыр, сгущенное несладкое молоко, томатный сок и шоколад.
Сначала он держал наготове фотоаппарат и делал снимки пустыни. Но что снимать? Справа и слева, впереди и позади — всюду плоский и ровный каменистый грунт, скучный, как запыленный старый стол. Привалы однообразны. В хорошо обжитых французами оазисах умеренное любопытство взрослых и восторг детворы. На фоне халатов приятно выделялись синие комбинезоны и белые костюмы французов. Сдача и прием почты. Невкусная еда. Испорченный жарой отдых. И снова раскаленная ширь, бескрайняя пустота, серая, оранжевая и желтая, почти белая и почти черная. Да, черная! В Сахаре путник видит все стадии разрушения каменных пород, причем щебень сверху покрыт темным налетом, который называется здесь загаром пустыни. Безлюдное пространство всегда безотрадно, но ничего не может быть ужаснее плоской равнины покрытой насколько хватает глаз черным раскаленным щебнем! Машина шла по этим поджаренным и обугленным камням и оставляла за собой светло-серый след. Медленно менялись безжизненные тона, медленно проплывали мертвые скалы, камни и песок, но всегда неотступно бежала за машиной пыль.