В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945
Шрифт:
Присутствовавшие на совещании были в полной растерянности. Кровавая битва под Ржевом за кусочек земли, давно уже не представлявший никакой ценности, продолжалась. Но теперь стало ясно, что окончательный разрыв между двумя этими людьми, не имеющими ничего общего, уже близок [207] .
Штормовые предупреждения
С конца августа – начала сентября произошел ряд самых разных событий, охвативших все пространство от самых отдаленных участков фронта до верховной ставки на Украине. Как каждое в отдельности, так и все вместе их можно было назвать сигналами опасности.
207
Процитировано из книги Хойзингера. Он, видимо, записал
С первым мощным налетом на Кёльн в конце мая 1942 года война в воздухе над Германией вступила в новую фазу. Большое количество задействованных вражеских бомбардировщиков и их качественное превосходство породили самые серьезные опасения в отношении будущего. Это привело к первому серьезному конфликту между Гитлером и ОКЛ, причиной которых стали «победные реляции» люфтваффе, регулярно появлявшиеся в ежедневной сводке вермахта. Гитлер заметил: «Я никогда не боюсь правды, какой бы неприятной она ни была, но, чтобы сделать правильные выводы, я должен знать ее» [208] .
208
Военный дневник Шерффа, 31 мая и 2 июня 1942 г.
В Северной Африке наступление Роммеля, которое он планировал, а потом долго откладывал, началось вечером 30 августа. Но 1 сентября он вынужден был его прервать, главным образом ввиду значительного превосходства противника в воздухе, и через два дня Роммель вернулся на исходные позиции у Эль-Аламейна. Хотя переход к обороне не обязательно означал отказ от прежних далекоидущих целей, нам в германской верховной ставке стало яснее, чем итальянцам в Риме, что британцы со своим новым командующим генералом Монтгомери теперь закусят удила. Роммель, казалось, наверняка сможет отразить надвигающийся удар. Гитлер был убежден, что нет лучшей оборонительной позиции, чем перед Эль-Аламейном.
Уже не стоял вопрос о захвате Мальты, которая, можно сказать, возродилась из пепла и представляла теперь большую, чем когда-либо прежде, угрозу для морских перевозок. В итальянской верховной ставке вели приготовления к оккупации Туниса с целью защитить свою североафриканскую колониальную империю; однако Гитлера по-прежнему мучила мысль, что такой шаг бросит Северную Африку в объятия де Голля, и самым серьезным образом предостерегал их от преждевременных действий. Что касается Юга, то там его гораздо больше беспокоил Крит, особенно теперь, когда Роммель вернулся к обороне; туда должна была быть переведена одна из самых лучших пехотных дивизий сухопутных сил (22-я). Тревожили его и неспокойные участки на северном берегу в восточной половине Средиземного моря, поскольку он, как всегда, рассматривал главным образом их в качестве первой линии обороны румынских нефтепромыслов.
Озабоченность Гитлера делами на Западе никоим образом не ослабла после успешной защиты Дьепа, поскольку в любом случае успех этот был сильно преувеличен в пропагандистских целях. Теперь его начало волновать побережье к югу от устья Луары, и он перебросил дополнительные части во Францию. Но в его распоряжении были только дивизии, комплектуемые для пополнения сухопутных сил; других резервов не было. Это положило начало порядку, который неблагоприятно сказался на оснащении, мобильности и боевой подготовке войск, и его результаты сказались в ходе обороны во время вторжения западных союзников в июне 1944 года. Интересно также, что в самых последних его распоряжениях Нормандия снова упоминалась как вероятное место десантной операции противника.
Норвегии ничто не угрожало; тем не менее она, как всегда, поглощала большую часть наших убывающих войск и ресурсов.
В Финляндии все еще действовали приказы о совместном немецко-финском наступлении с целью отрезать мурманскую железную дорогу и таким образом блокировать, по крайней мере, этот путь для военных поставок с Запада в Россию, которые даже увеличились. К осени 1942 года наши шансы осуществить это зримо сократились. Выполнение самого важного предварительного условия, захват Ленинграда, предполагалось по гитлеровским планам наступления 1942 года «самое позднее в сентябре». Теперь, когда возобладали более разумные планы, это было признано нереальным. Несколько дивизий армии Манштейна были переброшены из Крыма на самый север, но к концу августа противник перехватил там инициативу, и эти дивизии,
Присутствие фон Кюхлера и его спокойная, с опорой на факты аргументация поначалу, казалось, вызывали у Гитлера доверие. Но теперь он убрал фон Кюхлера из командной цепочки и поручил Манштейну единолично командовать на этом важном участке, подразумевая под этим свое непосредственное участие в руководстве боевыми действиями под Ленинградом. Единственными резервами, которые можно было туда передать, были отдельная горная дивизия, предназначавшаяся на самом деле для Финляндии, и четыре (!) танка «тигр», самые первые из появившихся на фронте. Гитлер ожидал от этого «нового оружия» великих свершений, которые, по его убеждению, окажутся решающими. Запись в военном журнале отдела «Л», сделанная несколько дней спустя: «Один «тигр» уже выведен из строя», показывает, как в нашем штабе оценивали эти ничтожные силы, не говоря уж о том, что вскоре выяснилось, что танки эти слишком тяжелые и не могут двигаться по мостам в районе боевых действий. Штаб оперативного руководства заставили подготовить директиву (№ 47) по захвату Ленинграда, но, когда 3 сентября Гитлеру представили ее проект, он положил его в корзину для документов, которые могут подождать. Там он и остался. Поэтому второй этап летнего наступления закончился, даже не успев начаться.
Тем временем сильное давление испытывала группа армий «Центр». Вдобавок ко всему действия партизан в тылу стали настолько серьезными, что в новой попытке подавить это движение штаб оперативного руководства разослал специальную директиву за подписью Гитлера (№ 46 от 18 августа 1942 года). В тот период приблизительно каждые две недели я обычно готовил доклад о «партизанской войне». Но очень скоро мой доклад на эту тему на одном из совещаний был прерван неистовыми знаками, которые подавали мне Кейтель и Йодль. После этого таких докладов на совещаниях больше не было, наверное чтобы не волновать Гитлера.
Однако самые шокирующие новости пришли в верховную ставку с южного участка Восточного фронта. На дневном совещании 16 августа Гальдер представил захваченную где-то старую русскую карту и указал на сходство нынешней обстановки и той, в которой находилась Красная армия в 1920 году. Тогда ею командовал Сталин, и она нанесла внезапный удар в низовьях Дона между Сталинградом и Ростовом, окончательно разгромив белую гвардию Врангеля. Гитлер сразу же заинтересовался. Правда, единственным результатом этого стал приказ о срочной переброске немецкой танковой дивизии (22-й) для оказания поддержки на угрожающем участке, который обороняла итальянская 8-я армия. Чуть позже он выдвинул на передовую две пехотные дивизии, взяв одну из них с фланга, где шло наступление. Однако наилучшей защитой от подобной инициативы русских он считал быстрый захват Сталинграда и как следствие необходимое высвобождение сил – и в данном случае он был абсолютно прав.
Сталинград по-прежнему был фатальной точкой сражений, но, не считая продвижения к Волге севернее города, какое-то время прогресс носил там лишь локальный характер. Нетерпение Гитлера росло, а 28 августа масла в огонь подлил Геринг, связи которого обеспечивали ему полную информированность о настроениях в верховной ставке. С обычной помпой и во всем своем великолепии он появился на совещании и зачитал доклад командующего непосредственной авиационной поддержкой под Сталинградом генерала Фрейера фон Рихтгофена, смысл которого заключался в том, что «вне всякого сомнения, в этом районе нет крупных сил противника. В северном направлении разведка люфтваффе вообще с трудом их обнаруживала, хотя местность там абсолютно открытая». Даже Гитлер, казалось, не готов был полностью поверить его докладу, но он достаточно ясно продемонстрировал, что вызывает у него подозрения, отдав приказ высшим штабам группой армий «Б» передвинуться поближе к линии фронта. Такой «анфиладный огонь» со стороны Геринга оказал, однако, определенное воздействие. Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы общее ощущение напряженности усилилось.