В стране чистых красок
Шрифт:
– Ты слишком много думаешь, – молвила с упреком Ланея, – а это никого никогда до добра не доводило. Пойдем сегодня гулять?
– Сперва ответь на мой вопрос, – сказал я.
Она сплела пальцы – самым отвратительным образом, буквально завязав их в узел, – и отвернулась. Еще минута – и я заметил, что плечи ее вздрагивают. Она плакала.
Я стал ее успокаивать, но она повернулась ко мне и сердито сказала:
– Ты инопланетянин, и это многое извиняет в тебе. Но порой твое поведение просто невыносимо! Мыслящие существа так себя не ведут!
Я попробовал ее обнять, но она меня оттолкнула и стремглав выбежала из дому. Я услышал на крыльце ее торопливые шаги, однако даже не встал и за нею не пошел, а продолжал сидеть в кресле в полном одиночестве, пытаясь понять, что же со мной происходит.
Вскоре ко мне зашел Грандинанг, и я рассказал ему о случившемся.
– Да женщины все такие! – заверил он меня. – Им, видите ли, «отвратительна всякая вульгарность» – так они выражаются, хотя сами чуть что ведут себя настолько вульгарно, что дальше некуда.
– Но какая именно моя «вульгарность» вывела ее из себя?
На лице Грандинанга отразилась не то чтобы растерянность – скорее озадаченность. Подумав, он сказал с сочувствием:
– Голдштайн, мне только что пришло в голову: откуда вам знать о нашей жизни ВСЕ!.. Для нас, например, абсолютно естественно избегать ЛЮБОГО упоминания о первой Перемене. Особенно нервно это воспринимают женщины. Да и мужчины по большей части, если честно, предпочли бы об этом забыть.
Я тоже хотел об этом забыть; но боялся, что в таком случае мне не удастся сохранить здравомыслие. Мне просто необходимо было понять, что происходит.
Однако Грандинанг явно не собирался отвечать прямо – во всяком случае, на данном этапе неведомой мне игры – и делал это совершенно сознательно. Впрочем, он был чрезвычайно тактичен.
– Я мог бы, разумеется, выразить свою личную точку зрения, – сказал он, – но, боюсь, она чересчур субъективна. По-моему, вам лучше самому поискать ответ в архивах. Там есть полный отчет обо всем. Или почти обо всем. Язык, правда, порой бывает излишне архаичным… Но вы вполне разберетесь.
Я поблагодарил его, и он поднялся, собираясь уходить. Я спросил:
– Вы, наверное, скоро увидитесь с Ланеей?
– Не скорее, чем вы.
– Это почему же?
– Как почему? Она же ВАША жена!
И тут, словно поняв, что сказал лишнее, он быстро направился к двери.
Тем же вечером Ланея вернулась. Она пробыла дома почти час, но за этот час мы не обменялись с нею ни единым словом. Сейчас она на кухне. Готовит обед. Я верю Грандинангу – ведь он сказал, что она моя жена. Но не могу ни вообразить себе, ни припомнить, как она ею стала. И все же я знаю, это именно так и есть.
У меня она вызывает одновременно и страсть, и отвращение. Я не люблю ее. Я ее хочу. Но я НЕ ХОЧУ хотеть ее!
И в результате чувствую себя ужасно, пребывая в вечном противоречии с самим собой.
Нет, это уж чересчур! Просто поверить не могу, что вообще существует такая планета Земля и я ее покинул с помощью какого-то механического приспособления, а потом прилетел сюда, разговаривал с цветами, постепенно деградировал, женился на Ланее… Нет, это просто немыслимо!
Ланея зовет меня ужинать. Омерзительная мысль вдруг пришла мне в голову: да, для меня она еду готовит, но что ест она сама? Может быть – меня?
Нет, это несправедливо! И с моей стороны просто нечестно по отношению к Ланее! Но все же за стол я сажусь с определенной долей осторожности и… понимания.
Ланея прекрасна. Она любит меня. Это как бы некая компенсация за постепенное стирание во мне человеческих черт.
Мы с ней точно играем прелестный спектакль в домашнем интерьере. Вот Ланея приносит мне завтрак; она быстрой, легкой походкой входит в спальню, на ней развевающийся воздушный пеньюар. Я пью теплый и не очень крепкий стимулирующий напиток – примерно той же крепости, что и кофе. Я единственный на Калдоре, кто это пьет. Однако такие маленькие привычки помогают мне не забывать, кто я.
Потом я делаю записи в дневнике, вожусь со слайдами и аудиокассетами. После ленча хожу на прогулку. Обычно мой путь лежит в противоположную от города сторону, в поля, заросшие жесткой травой и кустарником. Я беру с собой флейту, которую сделал для меня Вольфинг. Тона у нее не слишком чистые, но мне все равно; мои собственные «тона» тоже не больно чисты.
В нескольких милях от моего дома есть холм под названием Нмасси. Обычно я взбираюсь на его вершину и подолгу сижу там в полном одиночестве. Играю на флейте, глядя на раскинувшуюся передо мной долину, и глаза мои отдыхают. Я играю «Когда ты вдали от дома», «Амаполу», «Слетать в Рио» и другие песенки, давным-давно позабытые даже на Земле. Здесь эти песни звучат особенно странно. Отдельные нотки представляются мне чем-то вроде миниатюрных завоевателей, смело вылетающих из флейты и исчезающих в просторах Калдора. Играя, я чувствую себя землянином. А вот ночью, в объятиях Ланеи, я вообще не знаю, кто я такой.
Во всяком случае, явно не калдорианец. Но и не совсем человек.
Может, я оборотень?
Ланея, благодаря какой-то внутренней мудрости, отлично понимает, кто я и что я такое. Порой она обнимает меня так крепко, точно я вот-вот улечу от нее в просторы космоса. Или берет мое лицо обеими руками, заглядывает мне в глаза и издает какое-то тихое воркование. А иногда просто крепко-крепко сжимает мне руку.
Не думаю, что за мной когда-нибудь прилетят с Земли. Видно, мне суждено остаток жизни провести на этой планете. И если рай или ад вообще существуют, то, интересно, где я окажусь – в калдорианском раю или в аду? А может, здесь есть и лимб – для тех, кто утратил свои корни или отбился от стаи? Да так к другой стае и не прибился…
А впрочем, жаловаться-то мне на самом деле и не на что!
Женившись – или будучи взятым замуж? – я, естественно, не сумел избежать трудностей в общении с новыми родственниками. Я бы не удивился, узнав, что подобные проблемы являются универсальными для всей Вселенной. Хотя на Калдоре они, правда, не совсем обычны: дело в том, что родители Ланеи меняются каждую неделю!
И я, таким образом, насчитал уже три «набора» ее родителей.
Их поведение по отношению ко мне, впрочем, достаточно сходно, чтобы считать это немыслимое количество «родителей» чем-то единым.