В Стране Дремучих Трав (изд. 1962)
Шрифт:
А что, если Думчев заблудился, устал, уснул где-нибудь или упал?
Вот и акация. Она заслоняет вход в беседку. Я резко отстранил ветки, они осыпали меня частым дождем. Мой фонарь осветил полусгнившие столбы от стола и скамеек. Никого…
Скорее к базе Райпищеторга! Может быть, он там!
Какая тишина! Только стучат капли по дырявой крыше беседки. Но что это? Не почудилось ли мне? Какой-то вздох.
Свет
Я оглянулся. Свет фонаря упал на столб возле акации, и за ним, за этим столбом, Думчев…
— Сергей Сергеевич!
Он выглянул из-за столба и тотчас отвернулся от меня.
Я кинулся к нему:
— Сергей Сергеевич!
Схватил его за руку. Зябкая, холодная, ледяная рука. Он весь дрожал. Озноб. Думчев не смотрел на меня. Я окликнул Колю Сенцова и санитара. Они подбежали к нам. Санитар быстро снял ватник и надел на Думчева, набросил на его плечи свой брезентовый плащ. Думчев молча всему подчинялся. Коля взял его под руку. Мы пошли. Санитар освещал фонарем дорогу. Иногда свет фонаря падал на Думчева: лицо усталое, бледное, но глаза строго и пристально смотрели мимо нас куда-то вдаль. Все молчали. Так дошли до дороги, где стояла лошадь, привязанная к придорожному дереву.
— В больницу? — спросил Коля Сенцов. Я нагнулся к нему и тихо сказал:
— Сергею Сергеевичу будет лучше дома.
Телега тронулась. Было совсем черно. Дождик, теперь уже вялый и долгий, шумел в листве придорожных деревьев. Все молчали. Телега спокойно и медленно катилась по дороге в город.
Площадка цветов
Шумит полуденным шумом Москва. Беспрерывно мчатся машины, огибая площадку у станции метро, мчатся вверх, к Арбату. Гудки машин, звонки трамваев висят в воздухе. Всего миг-другой, и иссякают. И, как бы догоняя, разыскивая эти растаявшие звуки, тут же возникают новые гудки и звонки, возникают настойчиво и непрерывно чтоб усилить этот гул и так же раствориться в нем.
Шумит Москва. Машины мчатся к Арбату. У станции метро людно. В институт на Метростроевскую и к трамваям спешат, выбегая из метро, студенты и студентки. Им навстречу идут люди, медленно и увесисто, проворно и быстро, чтобы спуститься в метро и через несколько минут уже быть в магазинах на Петровке, стать со второй сменой за рабочий станок, сесть за рабочий стол где-то в Сокольниках или на Красносельской.
Тысячи и тысячи шагов! Все слилось в один долгий многообразный гул.
Вот уже два дня, как я в Москве. Работа, заботы, встречи, дела, звонки по телефону — все точно слилось с этим шумом и гулом. И этот гул отодвинул от меня далеко все то, что было несколько дней назад.
Как давно это было! Да и было ли?
Телега в тумане… Коля Сенцов и санитар… Темная гладь шоссе, полуразрушенная беседка… А в ней Думчев. Один под дождем. Потом опять шуршание колес телеги по шоссе… Мы тогда же ночью сдали Думчева на попечение Полины Александровны. А рано утром я узнал от нее, что Сергей Сергеевич лишь слегка простудился. Он просил только об одном: никого к нему в лабораторию не пускать.
Я
Потом я зашел к Тарасевичу. Он еще не вернулся с областной конференции. Я оставил у него свой адрес и в тот же вечер сел в поезд на Москву…
Как весело, громко и ярко здесь, у метро! Полукольцом стоят продавцы цветов.
Под августовским еще жарким солнцем горят огненно-красные настурции в низеньких глиняных кувшинах. К жердочкам, прибитым к столам, привязаны готовые букеты цветов, обрамленные обязательным узорчатым папоротником. Из каждого букета смотрят и гордятся своими пунцовыми, малиновыми и оранжевыми тонами георгины. Но пытаются спрятаться в букете и стать незаметными белые шарики жемчужин. Напрасно. Они видны и придают ласковость и скромную прелесть букету.
Цветы августа! Ваша окраска так ярка, сильна и разнообразна! Но скоро осень. Дождь… Желтое увядание…
И вот тут, в эту минуту, на этой площадке, у этих корзин с цветами, я вдруг вспомнил живой огонь тех, иных красок.
Страна Дремучих Трав!.. Я тогда ждал: вот-вот раскроются ворота в заборе из надкрыльев медного жука! И предо мной уже не забор, а гигантский театральный занавес, горящий, блещущий совсем незнакомыми мне красками.
Да! Какая же тайна скрыта в силе, яркости, причудливости и разнообразии тех красок? И почему Думчев говорил, что эти краски вечны и не померкнут никогда?
А что, если… если здесь скрывается какое-то открытие? Ведь может быть… Как знать!
Как легко и быстро я назвал конспект Думчева «конспектом ошибок»! И вот обидел старого человека. Напрасно я убедил его писать непривычную для него заявку. Заявка! Даже звучание этого слова было чуждо его слуху. Я сбил его с толку. А чем же и как помог я Думчеву?
Вот, например, он показал дивные краски на сооруженном им заборе около летнего дома. И горячо говорил о них, как о великом открытии. Кому об этом рассказать? Проверить, спросить…
А не обратиться ли мне к Калганову? Он физик. Проблемы света, цвета и красок — его облает О нем я часто читал в наших газетах.
Да! Сегодня же, если успею, пойду в институт к Калганову После киносъемки, после репетиции.
В павильоне киностудии, глядя при шумном свете юпитеров на декорации, я продолжа думать о красках Думчева. И на репетиции в темном зрительном зале, за режиссерским столиком, над которым горит одинокая лампа под темным абажуром, в спокойной, чуть-чуть жесткой тишине, нарушаемой репликами актеров на сцене, глядя, как осветители подбирали цвет софитов и освещали декорации, я снова вспомнил слова Думчева.
«Ах, эта зелень весны, нарисованная в театре на фанере и картоне! Меняется ли она вместе с музыкой оркестра? Нет! Краски застыли раз и навсегда…»
Репетиция кончилась в четыре часа дня. Успею зайти к Калганову!
Прежде всего — эксперимент!
Еще кипел московский день, а я уже был в кабинете физика Дмитрия Дмитриевича Калганова. Он попросил меня подождать, пока закончит беседу со своими сотрудниками. Разговор их был для меня непонятен — о какой-то сложной физической проблеме.