В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 1. Успех
Шрифт:
Но вдруг с места двинулась та самая, что от меня была дальше всех, та самая, сексуальный эльф с белыми волосами, и двинулась к столу Вальдауфа, закончила, что ли? Так ещё полчаса добрых, подправила бы чего-нибудь, всегда есть, что доработать… так и Вальдауф ей сказал, когда заметил, что она подошла к его столу. Но… я вдохнул: а девица-то… не просто эльф, она смотрела на Вальдауфа, как никто здесь не смотрел: не как робкая ученица на учителя на первом уроке, но как женщина смотрит на того, кто только что оглядывал её ноги, то есть с насмешливым вызовом. Это было так странно, что я вытянул шею, чтобы посмотреть, что будет. Вальдауф удивлённо откинулся на спинку своего стула, глядя на неё…
– Готово?
…Да, то, что наблюдал Лиргамир,
В рисунках Олейник только на первый взгляд не было ничего особенного, ни какого-то уверенного мазка или линий, какие бывают при идеальном глазомере и очень уверенной руке, но в них я увидел то, чего не видел очень давно, а может и никогда – изумительную лёгкость, словно это и не рисунок, не искусственно созданная картинка и живое объёмное изображение, дышащее, пульсирующее. Настоящая магия, почти чудо. А может и не почти, надо разобраться. Именно поэтому, потому, что мне хотелось разобраться, я захотел увидеть и другие работы этого абитуриента. Остальные оказались не хуже, и даже лучше – с тщательной, даже изящной прорисовкой деталей, а эскиз в цвете порадовал меня сочностью красок. Вот поэтому, радуясь самому себе, что буду иметь в течение пяти лет удовольствие общения с по-настоящему талантливым человеком, я взял этого Олейника к себе в мастерскую.
Входя сегодня в аудиторию, я знал только, что учеников у меня будет семеро. Ни сколько из них девушек, ни каковы они из себя, я не мог предполагать. Я вообще никогда не планировал отношений с ученицами, да и было их в моей жизни значительно меньше, чем мне приписывали, хотя, увы, я был всеяден, не пренебрегал и хорошенькими натурщицами, приходившими к нам в училище позировать, или танцовщицами из кордебалета, когда бывал у моей жены, солистки балета, за кулисами. Мы были женаты так давно, что забыли, когда существовали оттдельно.
Детей у нас не было, потому что я никогда особенно не мечтал об отцовстве, а Марина, моя жена, очень быстро, ещё в юности стала солисткой, и считала, что вот-вот и перейдёт в примы, но проходил год за годом, а этого все не происходило, Марина делала аборт за абортом, раза четыре или пять, но на этом всё и закончилось, беременностей у неё больше не наступило, с тем угасли и лёгкие, как мимолётные дуновения мысли об отцовстве. Нас с ней устраивала наша жизнь, Марина продолжала работать, хотя по возрасту уже могла бы отправиться на покой, они уходят рано, но гастрольная жизнь нравилась ей, особенно, поездки за границу, конечно. Однако, думаю, ей остаётся недолго наслаждаться поездками, молодые дышат в спину, её скоро «попросят», не трогают только потому, что к ней имеет слабость куратор КГБ и главный балетмейстер, о чём я, увы, давно знаю. Но это даёт мне ту свободу, которая мне необходима: моя терпимость, взамен на её. Мы не слишком близки, мы существуем даже не параллельно, а как неплохие соседи, не всегда замечая даже отсутствия друг друга в нашей обширной квартире. Я вырос в хорошей семье, и Марина из старой московской интеллигенции, поэтому мы никогда не знали скандалов, и комфорт сосуществования ценили больше всего на свете.
Я давно уже получил все свои «шишки» и тычки, закалившие меня, поэтому даже признание и восхваление уже не трогали так, как могли. И чтобы не бронзоветь и не умирать, как художник, а всё же подпитываться человеческой энергией, я и взялся когда-то вести мастерскую. И мне страшно понравилось. Учитывая, что выпуск
И вот, войдя сюда, я оглядел восьмерых моих студентов, чьи работы вызвали во мне радость и интерес, и с удовольствием отметил живые глаза, красивые юные лица, не физической, но внутренней живой красотой. Значит, я не ошибся. Впрочем, физическая красота тоже присутствовала, что называется, в ассортименте: тот самый Лиргамир, чьего имени я тот момент не знал, хорош белёсой прерафаэлитской андрогинной красотой, статная девушка с вытянутым саксонским лицом, хорошенькая маленькая пухляшка, покрытая румянцем и персиковым пушком, они бывают так милы эти мягкие фрукты… Да, ещё былинный богатырь, грубый свитер на нём, как кольчуга, вероятно, насмотрелся в кино образов этаких художников в растянутых свитерах, да вот ещё одна…
Вот эта одна и подошла первой сдавать свою работу. Я её увидел первой, и меня, конечно, не смутить девичьей красотой, поэтому прежде меня поразила не внешность, хотя она изумительно хороша, и мне предстоит ещё удовольствие разглядывания и любования, но то, как вела себя эта девушка. Она, единственная, не искала сейчас моего взгляда, и вообще выглядела так, будто входит в эту аудиторию уже десять лет, причём в роли, если не преподавателя, потому что у меня был куда более радостный и возбуждённый вид, но в роли натурщицы, которой уже давно безразлично, что все пялятся на неё. Впрочем, возможно, ей и было безразлично внимание присутствующих, потому что кое-кто из парней на неё поглядывал с интересом. Но ей, похоже, было так же плевать, нравится ли она мне, а вот это уже был вызов. Поэтому я позволил себе нахально оглядеть её с ног до головы так, чтобы она это заметила и поняла, что небрежение к преподавателю может быть наказуемо. Я даже растерялся, со мной такое в первый раз. Если я ей не интересен как мужчина, что я вполне допускаю, хотя все мои студентки были всегда от меня без ума, ну или мастерски притворялись, то я не могу быть не интересен и не важен, как профессор, ведь она пришла же зачем-то сюда.
Но, получив задание, все взялись за дело, кто разглядывал остальных, кто растерянно озирался несколько мгновений, кто взволнованно закусил губы, будто продолжается экзамен, она одна равнодушно уселась на высокий стульчик, и, взяв на колено мольберт, принялась споро и, не сомневаясь работать, поглядывая, наконец, на меня, в те мгновения, но как-то исподволь и сквозь ресницы, пока я не смотрел, я это чувствовал и думал, она так делает, потому что хочет всё же рассмотреть меня или для чего?
Скоро она закончила, не прошло и получаса, должно быть, отложила лист, лицом вниз на стоящий перед ней станок мольберта, и взялась за краски. Не получилось? Или решила поразить меня, сделав два наброска?
Потом я отвлёкся, увлечённый чтением, и не заметил, как прошло время, и вдруг увидел, что белокурая бестия, а она уже казалась мне именно такой, порождением загадочных и опасных сил, а не обычной девушкой, потому что, когда она приблизилась, приблизилась и её красота, от её кожи, очень светлой, даже бледной, исходил свет, а волосы, поднятые в узел высоко на затылке, усиливали этот эффект, вместе с необычными глазами, тёмными, с яркими синими лучами от очень больших зрачков, большой рот без помады, губы слишком сухие, кажется, даже с трещинками, если она улыбнётся, из трещинок не пойдёт кровь?.. вдруг с дрожью желания подумал я…
– Готово? – дрогнув, спросил я, увидев в её руках листки. Вообще-то я всегда легко и быстро воспламенялся, увлекаясь красивыми девушками, поэтому ничего необычного в моей реакции не было, меня лишь порадовало, что я снова испытываю это. С годами я понял, что эмоции – самое лучшее, самое дорогое, что нам дано переживать.
Она кивнула, что уже невежливо, профессору надо отвечать словами, а не жестами.
– Время ещё есть, – сказал я, сердясь про себя.
Тогда она заговорила: