Шрифт:
Часть 22. Северная столица
Глава 1. Мужчины Шьотярва
Я просидела над запиской Романа, наверное, полчаса: перечитывала и откладывала снова: сжечь надо, не хватало, чтобы кто-то нашёл… Сказать, что я была обескуражена и растеряна, это ничего не сказать, мне казалось, меня ударили под дых, и я всё никак не могу снова начать дышать. Я сделала сырники, сварила кофе, всё время продолжая думать над этой самой запиской и тем, как мне теперь быть. Пока я хлопотала, не видела
Я даже сходила в его комнату, уехал налегке, почти все вещи на местах, но правильно, если не соврал, куда поехал, там много тряпья ни к чему. Ох, РОман, догадался он, кто я… почему ни разу не поговорили об этом?
Марк Миренович засмеялся, когда я рассказала ему это. Он снял очки, покачивая запиской РОмана.
– Стало быть, секрет, кто ты. Но почему? Танюша, ты так и не рассказала.
– Я расскажу, теперь не время. Расскажу, слишком длинная история. Только ты, пожалуйста, романов на эту тему не пиши.
Он расхохотался.
– Не-ет, дочка, это так не работает, – сказал он, разрывая письмо РОмана на мелкие кусочки, и, сложив их в пепельницу, чиркнул спичкой и поджёг, несколько секунд и последний привет от РОмана превратился в пепел. – Истории, музыка, лица красивые лишь дают искру. Ты понимаешь?
Я улыбнулась:
– Понимаю. И у меня так, именно так. И пишешь после или придумываешь что-то совсем не относящееся к тому, что тебя вдохновило… Вот как я для этого атамана местного вашего, Паласёлова, смех и грех…
– Н-да… Только, детка, уже не нашего, вашего. При советском союзе он просто был дерзкий пацанёнок, думаю, даже до тюрьмы не дошло бы. Может, вообще бригадиром бы стал каким на лесозаготовках или директором лесхоза, если бы в нормальное русло энергию направил. А вот в ваше время он и стал… чем стал. Как ты сказала? Атаманом? Ну так…
– Наше время? Пап, мне двадцать семь, не исполнилось ещё, я только начинаю строить время, я и мои ровесники. Это вы построили то, в чём мы нынче…копошимся.
– Что ж… и это так. Но, детка, вы, наши дети, будто из клеток вырвались, будто вас там держали. А получается, держали, так, что ли?
Я вздохнула, пожала плечами.
– Не знаю, может, и держали кого. Но я что-то отвлеклась…. Что мне делать-то с ним? С Паласёловым вашим? Он, по-твоему, способен на то, о чём говорит?
Марк Миренович посмотрел серьёзно и вздохнул:
– Способен, Таня. Генриетта всегда говорила, вторая власть в Шьотярве – он, с его братками. Прежде партком, нынче – они вот. И власть они почуяли, теперь не оторвать. Это как в жажде начать пить и прерваться.
– Пить? Неужто нельзя напиться?
– Можно, а вот властью не напьёшься, пока она тебя не убьёт. В себе не растворит или не утопит. Так-то…
– Меня не убьёт, мне власти не надо.
– Она у тебя и так есть, от природы, Таня, как у царей и Богов. Поэтому можешь делать вид, что она тебе не нужна.
Я посмотрела на него.
– Ты о красоте? Красота увянет когда-то, это так… как хорошая
Марк Миренович покачал головой.
– Нет, детка, одной красоты мало. Обаяние, уверенность, свобода… я не знаю, как это называется. И не знаю, как описать это, но я это чувствую, как и другие. Вот и Паласёлов попал в твоё силовое поле. Будь снисходительна.
– Снисходительна?! – задохнулась я. – То есть снизойти? Неужели ты это хотел сказать?
Не может быть, что он говорит мне это. Но Марк Миренович посмотрел на меня и покачал головой, что он может сделать? Пойти и наказать хулигана? Надрать уши или пожаловаться директору школы? И всё же хотелось заплакать, потому что он единственный мужчина здесь, который, кажется, должен мне помочь, должен меня защитить. Но оказалось, я преждевременно обиделась.
– Не кипятись, – Марк Миренович покачал головой со снисходительной улыбкой. – Спать с мужчиной или нет, женщины решают самостоятельно, нередко в последний момент. Но я, разумеется, против насилия. Если тебе претит, уезжай. Просто уезжай, и лучше в большой город, в Петербург или в Москву, там спрятаться проще всего… Или спрячься здесь у меня, никто не найдёт. Я ни за что не выдам.
– Ну, «не выдам»…. – я шмыгнула носом. – Прибьют и всё.
– Не надо в Москву, я спрячу тебя на заимке.
Мы обернулись на дверь, в проёме, занимая его почти полностью, стоял Марат.
Да, я подслушал их разговор. Невольно, разумеется, я вошёл в дом, они говорили и не слышали меня, так что и, не таясь, я не думал, что они не слышат. Но я знал, что Поласёлов взялся ухаживать за Таней, об этом говорили в посёлке, я даже в магазине слышал болтовню, говорили, что он направил своих людей на помощь в ремонте церкви, которым занималась Таня, и «дело сразу пошло». Правда, там на днях случился пожар, но, кажется, сам храм не пострадал. Теперь я знал, что именно произошло…
Да, единственное, что я мог, это увезти Таню и спрятать. Я смотрел на неё сейчас, в этой комнате, она стояла за креслом своего отца, пронизанная лучами солнца, и они оба обернулся на меня, она – вся из света, и он в тени спинки кресла и на него самого падал свет от Тани. Странно, удивительно, но она казалась светилом здесь, в середине этой большой комнаты, тесно заставленной, как и другие помещения в доме. Ясно, что солнце отражалось от неё, белокожей, одетой в светлый сарафан и рубашку, но казалось, что светит она сама. Конечно, она светила мне, собой освещала мою душу, всю мою жизнь, но не я один вижу её чудесный свет.
Таня улыбнулась, покачав головой:
– Спасибо вам обоим. Нельзя уезжать, он сожжет церковь и… другие церкви. И вообще, мне надо на работу.
– На какую работу, учебный год кончился.
– Библиотека с двенадцати, – она потянулась за сумочкой. – РОман уехал.
Уехал… струсил, вот и прекрасно. Мне было неловко, пока он постоянно был рядом, всё, что я мог – только приходить в церковь, где она работала после возвращения из больницы. Теперь его нет, и я не отойду от неё.
– Ну хорошо, как скажешь. Я провожу тебя.