В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 3. Том 2

Иванько Татьяна

– Ладно… давай.

Глотнув из пузырька, он сморщился, прижав кулак к губам.

– Господи… – Марат закатил глаза.

– Да-да, и помолись, потому что я не хирург, а… манекенщица…

– А я думал, ты художник, – задушено засмеялся Марат. – Если тебе так легче, пусть, – кивнула я и полезла доставать пули.

И ведь достала! Пришлось, правда, надрезать кожу и даже мышцы, чтобы расширить раны и не протолкнуть пули вглубь, и, просунув пальцы, подталкивая снаружи и хлюпая кровью, слушая, как он заскрипел зубами, сдерживая грудной стон, только, чтобы не закричать, я вытащила сначала одну пулю, и так же, но дрожа ещё больше, и вторую. А потом пришлось заклеить всё это пластырем и скотчем, потому что ничего

похожего на нитку с иголкой в машине и среди наших вещей, конечно, не нашлось. После всего этого меня вырвало от волнения, запаха крови, и внезапного ужаса оттого, что я только что сделала, и что вообще произошло. Пришлось вымыть руки в ручье, который пропитывал траву между деревьями, и некоторое время лежать на траве, справляясь с головокружением и слабостью.

– Т-тань… шоколадку съешь… от слабости по-аможет… – проговорил засохшими губами Марат, немного отдышавшись. – В… бардачке есть.

– Раны зашить надо, – проговорила я, всё ещё дрожа и не в силах встать.

– В… больницу нельзя. Они… в милицию сообщат, а я… в розыске… до сих пор.

– Надо иголку с нитками купить… и зашить, – сказала я, наконец, заставив себя встать.

– Нельзя в магазин… нигде показываться нельзя. А так оставить… ты умрёшь от кровопотери.

Марат посмотрел на свой бок, где пластыри уже пропитались кровью и она начала снова струиться к штанам, медленнее, но всё же, пояс и весь бок сиденья и само сиденье пропитались кровью, и, вздохнув, нажал на прикуриватель.

– Ты… что?.. – проговорила я, в испуге. – Ты хочешь…

Прикуриватель выскочил из гнезда.

– Я могу и сам, ка-анечно… но… помоги, а?

– Боже мой… – дрожа, проговорила я и, взяв в руки раскалённый прикуриватель, нерешительно посмотрела на Марата.

– Не бойся… я… потерплю…

У меня колотилось сердце и всё мельче, но нельзя позволить себе эту слабость… никогда нельзя позволить себе слабость… Я прижала раскалённый конец к ране… Господи… завоняло палёной плотью… а пришлось повторить «замечательную» процедуру несколько раз, превращая кровоточащие дырки на его теле в чёрные струпы. Марат искусал себе губы, но вопли рвались из его горла, пока он не потерял сознание, а я трясущимися руками достала нашатырь из его аптечки и поднесла к своим ноздрям, сразу прояснилось в голове, и потом к его. У Марата дрогнули ресницы, он мотнул головой, отворачиваясь от резкого запаха, дёрнулся, потёр ладонью лоб, выпрямляясь.

– Ну… что? Получилось?

– Вроде… Но всё равно… вдруг нагноится…

От этой мысли меня вырвало снова, уже живот болел от этих рвот.

– Сейчас ехать нельзя, – выдохнул Марат. – Отдохнуть надо.

Я не спорила, и правда не было сил. Поэтому, мы проспали в машине до самой темноты, лечь снаружи было невозможно, всё вокруг было пропитано водой, рядом болото, и земля была даже не сырой, а мокрой, поэтому мы откинули сиденья и легли, как пришлось, хотя и было ужасно неудобно. От слабости заснули сразу, и проснулись только на закате. Точнее, это я так проснулась, оттого, что стало холодно, оказалось, что открыта дверь, это Марат вышел и сейчас возвращался из-за деревьев. Я тоже выбралась из машины.

Небо сменило цвет, начало розоветь с запада, облака на синеватом фоне небосклона казались голубыми, с отсветами, серебрились с одной стороны, а потом начали золотиться, чтобы через несколько минут покрыться розовым румянцем с одной стороны. Здесь, между высоких стволов было уже совсем сумрачно, а небо ещё даже не стало вечерним, оно только начало наряжаться в вечернее платье.

– Ты как? – спросил Марат, подойдя.

– Да я-то отлично, – ответила я. – Как ты?

И почувствовала, как сильно толкается малыш у меня в животе, невольно я прижала ладонь к его брыкающимся пяточкам.

– Толкается? – спросил Марат, улыбаясь. – Можно?

Я посмотрела на него, сомневаясь

в течение нескольких мгновений, не хотелось, чтобы он воспринимал это как аванс, но обижать его недоверием, тоже не хотелось, поэтому я кивнула. Он подошёл близко и приложил большие смуглые руки к моему животу, тут же показавшемуся от этого ещё больше, его лицо просияло.

– Вот это да… здорово! – он повернул ладонь, ловя другие толчки.

Я почувствовала, что ещё немного, и он скользнёт руками туда, куда мне не хотелось бы его пускать, но он так и сделал, похоже, не вполне владея собой, поэтому я отступила, смущаясь.

– И-извини… – покраснел Марат, отходя. – Извини-извини, я… ох… Господи…

Он поднял руки вверх, будто говоря: «сдаюсь, больше не буду»…Перевёл дух, и спросил, посмотрев на меня:

– А… наш с тобой… наш с тобой… ребёнок… тоже толкался так?

Я покачала головой.

– Наш сын не дорос до такого срока, – негромко сказала я, садясь в машину, от этих слов у меня пересушило горло. – Было чуть больше пяти месяцев.

– Сын? – он посмотрел на меня. – Мальчик был… теперь тоже мальчик?

– Да… кажется, – я отвернулась, меня смущал этот разговор.

– Кажется? – усмехнулся он, взглянув на меня.

– Ни в чём нельзя быть уверенными, сейчас да, и тут же нет. Тогда… я только начала думать о нём как о сыне, представлять, говорить с ним, как… как он погиб…

– Ты так говоришь, будто… он родился и… Обычно к этому относятся проще, – сказал Марат.

Я посмотрела на него:

– Мне не было просто. Мне не было просто обнаружить себя беременной в одиннадцатом классе, и даже… мы ведь даже не были, как следует, знакомы с тобой… И смириться, и принять это, понять… принять ребёнка в свою жизнь, когда я не только не была готова, но и сама ещё не перестала быть ребёнком… – захотелось вдохнуть, вспоминать это всё было очень тяжело. Я не думала, что будет так тяжело… – И только в моей душе начал строиться дом для него, весь мой мир начал преобразовываться вокруг него, как…всё оборвалось, он погиб. Для меня он погиб, а не просто не родился. Тем более, после мне сказали, что детей больше не будет.

– А… как же? – он кивнул на мой живот.

– А это… чудо… Наверное, за то, что я так много потеряла. – Н-да… потери… теперь наш сын был бы… в четвёртом классе…

Марат вздохнул, захлопывая дверцу.

– Едем. К утру будем в Ленинграде.

Я улыбнулась:

– Я тоже называю Питер Ленинградом.

Да, мы ехали всю ночь, меняясь за рулём, и не давая спать друг другу, перекусили, в ночном кафе в центре какого-то маленького городка на границе Ленинградской области. Ужасные засохшие бутерброды с колбасой, кофе. Марат мучился от жажды, мы купили две бутылки красного вина и воду, и поехали дальше. Оставшаяся часть пути промелькнула почти незаметно, и только под утро уже смертельно хотелось спать, я буквально клевала носом, и ловила на том же Марата, который пил воду с вином всю дорогу. Наконец, впереди вместе с рассветом стали проступать очертания большого города. То есть не то чтобы стали как в сказке видны большие дома и белокаменные стены, нет, конечно, но ощущение приближения к большому городу становились всё сильнее с каждой сотней метров.

Через полчаса мы въехали на Московский проспект.

– Давай я сяду за руль, мне будет проще самой довезти тебя, чем командовать.

– А что так?

– Язык не ворочается.

Марат кивнул, усмехнувшись. Честно признаться, затуманенной усталостью головой соображать и ориентироваться в городе сложно, особенно если после восьмилетнего возраста ездила тут только в салоне лимузина или бегала по знакомым улицам пешком, а сейчас, за рулём по улицам со сложным, незнакомым движением, было очень непросто. Я долго кружила, злясь и теряя силы всё больше. И выехать на набережную Невы вместе с восходом солнца показалось мне хорошим знаком.