В Стране странностей
Шрифт:
Книга насыщена духом вермландских легенд и сказаний. Говорят, будто простодушные крестьяне даже упрекали писательницу в том, что она, мол, напечатала в книге разные истории, которые ей рассказывались просто так, а вовсе не для того, чтобы о них узнали добрые люди во всей Швеции…
«Сага о Йёсте Берлинге» прославила до той поры никому не известную учительницу. Одна за другой появлялись новые ее книги. Но когда Сельма Лагерлёф задумала написать для школьников о Швеции, то долго не могла приступить к делу. С чего, например, начать? Может быть, с рассказа о Вермланде?
И
Писательница шла к дому через сад, как вдруг услышала крики о помощи. Она поспешила на зов. Маленький человечек, ростом с ладонь, отчаянно отбивался от напавшей на него совы. Ну конечно, это был Нильс Хольгерсон!
Сова взлетела на дерево, а Нильс рассказал своей спасительнице удивительную историю о себе и о диких гусях. Осталось только записать ее — и книга, которой потом зачитывались ребята, была готова. Видите, как все просто!
…Белоствольные березы, синь озера за ними и двухэтажный старинный дом. Это и есть Морбакка, родное гнездо Сельмы Лагерлёф.
Писательница любила работать в домашней библиотеке, просторной комнате, где с потолка свисает хрустальная люстра, а на камине стоит старинный телефонный аппарат с высоким рычажком. Удобная кушетка для отдыха, пальмы в кадках, картины в тяжелых рамах — и книги, книги, книги.
Круглый стол в соседней комнате тоже завален книгами. Они лежат и на рояле, и на диванах вдоль стен.
В этой комнате — большой портрет писательницы. Ей уже много лет, она кутается в белый шарф, ноги в домашних туфлях поставлены на красную подушечку. На шее — бархотка: такие носили в прошлом веке. Писательница изображена в последние годы жизни. Она умерла в 1940 году.
Сельма Лагерлёф прожила долгую трудовую жизнь. Ее книги, переведенные на тридцать языков, читали и читают десятки миллионов людей. Она была удостоена Нобелевской премии и избрана членом Шведской академии. А главное, она была человеком с большим сердцем, любила людей, верила в них, верила в их духовную красоту и как могла и умела до конца своих дней боролась против того, что в ее глазах было злом и несправедливостью.
Равнины и холмы Вермланда, его леса и луга с сочной сеяной травой спокойны, величавы и располагают человека к задумчивости, мечтательности.
В тихую погоду Венерн отражает шпили ратуш и черепичные кровли маленьких городков, занявших его берега. В штормовые дни озеро бьет волной в серые гранитные глыбы набережных, и пароходики спешат укрыться в бухтах.
К Венерну несет быстрые воды река Клар-Эльв. Сколько бревен пригнала она в заводи, откуда цепкие железные когти тащат их в дробилки целлюлозно-бумажных фабрик! Уже сильно поредели березовые и еловые леса Вермланда, а машины не знают отдыха: давай, давай!
Не только шум дробилок нарушает патриархальную тишину родины Сельмы Лагерлёф. «Вермланд — это страна чудес, сказок и романтики, — прочел я в одной шведской книге. — Но он имеет и свою прозаическую сторону. Небогатые рудники баронов прежних времен выросли в огромные предприятия, продукция которых известна во всем мире».
День и ночь работают заводы Бофорса, вырабатывая сталь, снаряды, пушки, танковую броню, взрывчатые вещества. Швеции не нужно так много оружия, но его охотно покупают другие капиталистические страны.
Это уже не сказки и не романтика, а проза Вермланда.
Швеция делится на двадцать четыре губернии, или лена. Вермланд — один из них. Есть еще в Швеции «ландшафты» — прежние исторические провинции, границы которых не всегда совпадают с границами губерний — ленов. Например, в провинции Сконе два лена, а в Смоланде — даже три.
Швед скажет: «Этот город в Смоланде», «Я проведу отпуск в Сконе», — и не упомянет названий ленов. Мы ведь тоже говорим: «Я родился на Урале», «Поедем на каникулы в Поволжье».
По поводу соседнего с Вермландом лена Скараборг, занимающего широкий перешеек между Венерном и Веттерном, острят, что он состоит из полей овса и жидко-голубого неба над ними. Лен Эребру, который мы пересекаем затем по дороге от озера Веттерн к Стокгольму, по-моему, почти не отличается от Скараборга: то же бледно-голубое небо и желтеющие поля, среди которых разбросаны темно-красные деревянные хутора и старинные каменные дома помещичьих усадеб.
Город Эребру, центр лена, мог бы изобразить на своем гербе башмак: он издавна славится производством обуви. Здешние сапожники обували королей и королев.
Посреди города высится древний замок, и я обязательно рассказал бы о нем, если бы впереди, по дороге к шведской столице, не было еще более знаменитого замка.
Тени замка Грипсхольм
Грипсхольм занял небольшой островок на озере Меларен. Стены замка были заложены еще в XIV столетии. Василий Андреевич Жуковский, путешествовавший по Швеции в начале прошлого века, при виде Грипсхольма воскликнул:
«Наконец-то! Наконец-то я своими глазами вижу один из тех шведских замков, о которых так много было рассказано моему воображению. Да, по своей наружности он достоин той славы, коей пользуется. В таком могут гнездиться привидения!»
Жуковский приехал к Грипсхольму вечером, во время страшной грозы. Наверное, поэтому он сразу вспомнил о привидениях. А во время ужина… Но предоставим слово самому поэту:
«За ужином сказали мне, что из всех комнат замка та именно, которая была отведена мне для ночлега, особенно предпочитаема привидениями… Это заставило меня задуматься. И то, что нас окружало, получило в глазах моих какую-то сверхъестественную таинственность. И вдруг что же вижу? Бледная фигура с оловянными глазами, которые тускло светились сквозь очки, надвинутые на длинный нос, смотрит на меня пристально. Я невольно вздрогнул. Фигура тронулась, прошла мимо так тихо и медленно, что, казалось, не шла, а веяла, и вдруг пропала. Кто была эта гостья — не знаю…»