В страну ледяного молчания
Шрифт:
Телеграммы с материка воодушевляли к работе. Североземельские зимовщики, сменяя друг друга, сидели у моторной лодки.
— Московский, потабань!
— Есть табань.
— Захлестни узел!
— Езжай, готово!
Зарываясь по горло в воде, моторка тащила к берегу все новые и новые запасы снаряжения. Берег исхожен, груды ящиков, бочек, мешков, кулей, корзин, чемоданов загромоздили весь ледяной припай.
Поземка подскочила к штабелям досок, закрутила метелицу, нанесла сугробы. Ветры срывают брезент, прикрывающий продовольствие, стучат по листам кровельного железа.
Вася Ходов закончил вахту на моторке, сошел на берег. Жмутся матросы, озябшие ноги выстукивают дробь.
— А, ну-ка, помогите соорудить клуб, — хозяйским тоном сказал Ходов.
Быстро были поставлены и скреплены пять фанерных листов. В маленький „арктический клуб“ едва вместились три венских стула.
Кривыми буквами намазали надпись:
КОМНАТА ОТДЫХА. КУРИТЬ ОПАСНО.
Рядом с клубом, как только переступишь порог, важно развалились пузатая оцинкованная ванна и круглые медные тазы.
— Купаться будете в роде буржуазов, — сболтнул кто-то.
Шелестит ветер, шелестят нелепые здесь словно намазанные зеленой краской листья искусственной пальмы. Коровы уже привыкли к появлению моржей, не пугаются. Они пережевывают безразлично свою бесконечную жвачку. Днем, когда янтарное солнце поднялось высоко над низкими темными облаками, я нацепил на серые валенки широкие охотничьи лыжи и побежал по ледяному проливу вдоль острова.
Черное зловещее море, обрамленное белым мрамором льдов, бьется каскадами брызг о серебристые айсберги и пенится желтой пеной у известковых берегов.
Я иду вдоль изогнутой косы смерзшихся камней, снега и льда. Иногда лыжи скребутся о бурые выступающие валуны. Десяток самоедских собак, сопутствующих мне, остановился на краю острова. Вдалеке соломенно-желтым пятном показался белый медведь. Он шел необычайно медленно к кромке льда. Я перевел глаза с ледяных далей на море, на красивую панораму синих, как купорос, гор и на преспокойно кувыркавшихся в снегу самоедских собак-лаек. Кремовое пятно с каждой минутой росло на глазах. Медведь, покачиваясь на льдинах, как аравийский верблюд на песочных дюнах, подходил ближе.
Сзади меня раздался хруст. Екнуло сердце. Пропал. Слышу голос:
— Муханчик, смотри: налево медведь прется.
Подошедший писатель Соколов-Микитов указал мне на второго медведя, идущего к нам с противоположной стороны.
— Ты без винтовки? Ай-ай…
— Я открываю спортивный сезон, — оправдываюсь перед писателем.
— Тебя могли закрыть на этом сезоне. Смотри, какие!
Белые медведи бежали к месту нашей стоянки.
Надо сообщить кинооператору. Без него стрелять нельзя. Мы двинулись обратно.
Море, лед, снег.
Медведи, обнюхивая наши следы, шли за нами. С корабля их заметили тоже. К берегу подошла шлюпка. Охотники вместе с кинооператором попрятались под навесами сугробов. Зверобой Серега Журавлев, как только медведь поравнялся с ним, выскочил, весь осыпанный снежной мукой, быстро присел на колени, вскинул винтовку, прицелился.
Животный страх охватил зверя. Мгновенно разрывная пуля размозжила вдребезги череп полярного владыки.
К концу шестого дня дом был готов. Аркадий Коковин острым топором нащепал лучинок и осторожно положил в печку.
— Вася, зажги, я посмотрю на дым.
— Какой дым?
— Обыкновенный. Примета такая: если дым столбом, жилье вверх дном.
— Чудишь ты, старина…
Коковина не уговоришь; зажженная лучина затрещала, синий огонек побежал по щепкам, вспыхнули дрова.
— Труба дымится ровно. Печка — во!
Аркадий Коковин заломил большой палец, накрыл его ладонью, а сверху посыпал воображаемым песком.
— На большой палец.
— Именно, палец с присыпочкой.
Плотники, закончив застил крыши, вставляли рамы. В стекла бил мягкий снег.
Северная Земля все больше куталась в зимнее платье. Сказочно росли сугробы, снег голубым плащом хоронил рыжие выступы острова. Как странно! Там, где несколько дней привольно гуляли лишь одни медведи, и отдыхали моржи, выросло новое советское поселение.
Выстроенный уютный домик, состоящий из жилой комнаты, кухни и каморки, предназначенной для радиостанции, шестью окнами весело смотрел на море.
— Здесь прямо из окон тюленей можно бить! — заявил Журавлев.
Я дивлюсь: Серега мало озабочен тем, что в этой избушке так мало места.
— Э! В тесноте да не в обиде. Мы работать приехали, а не отдыхать.
В ней в самом деле не плохо. В комнате устроены подвесные кровати, поставлены столы, стулья, у стен сложены приборы для точных измерений. Все приходит в порядок.
Североземельцы не думают об удобствах. У них нет кока (повара), нет и врача, нет служителя.
Повар, врач и служитель — коллектив. Это Ушаков, Урванцев, Ходов и Журавлев.
— У нас будет тепло, все сделано крепко и уютно. Чего больше надо? — окидывая взглядом новостройку, говорил Ушаков.
ОТЪЕЗД
„Навигация кончалась“. Льды белыми червями ползли в бухту. Надо уходить. Ледокол нужен на зверобойных промыслах.
Полученные с материка телеграммы намекали:
„…Скорей возвращайтесь, ждем результата работ…“
— Назад! — решил начальник экспедиции.
31 августа на берег переправили вещи зимовщиков. Перед отходом правительственный комиссар вручил Г. А. Ушакову полномочия.
„…Георгий Алексеевич Ушаков назначается начальником Северной Земли и всех прилегающих к ней островов, со всеми правами, присвоенными местным административным органам советской власти.
Г. А. Ушакову предоставляется, в соответствии с законами СССР и с местными особенностями, регулировать охоту и промысла на вверенной ему территории, ввозить и вывозить всякие товары, а также устанавливать правила въезда и выезда и пребывания на Северной Земле иностранных граждан…“