В субботу вечером, в воскресенье утром
Шрифт:
– Юный Джеки, – проговорил Артур, глядя на возбужденное личико пятилетнего ребенка с нежной кожей и светлыми волосами, такого свежего в своей детской рубашонке и чистого после утреннего купанья. – Ах ты, маленький негодник, юный Джеки, юный жокей. – Он опустил его, и мальчик прижался к нему, ласкаясь, как кролик.
– Слушай, – сказал Артур, дыша ему в ухо, – а теперь поднимайся и притащи мне брюки вон с того стула. Получишь шиллинг.
– Не порть ребенка, – сказала Бренда, прикасаясь к нему под одеялом. – У него и без того довольно денег. – Она выбралась из постели
– Ну и что? – возразил Артур, вынужденный оправдывать свою щедрость. – Что плохого в том, что я дам ему монету? Мне и самому в детстве перепадало по полпенни.
Для воскресного утра Бренда была одета легко и просто: светлая блуза с открытым воротом, просторная серая юбка, туфли без задников. Волосы она небрежно скрутила на затылке.
– Все, Артур, поднимайся. Скоро одиннадцать. До двенадцати ты должен уйти из дома, вряд ли Джек обрадуется, увидев тебя здесь.
– Вот ублюдок, – пробурчал Артур, удерживая Джеки на вытянутых руках и строя ему рожицы. – Вот ты кого любишь? – спросил он и громко рассмеялся. – Кого ты любишь, юный пират?
– Тебя, тебя, – заверещал малыш, – тебя, дядя Артур.
Тут Артур отпустил его, и Джеки глухо шлепнулся на смятые простыни.
– Ладно, довольно, – нетерпеливо бросила Бренда, которой надоело наблюдать за этой сценой, – пошли вниз.
– Иди одна, цыпленок, – ухмыльнулся Артур, – и приготовь мне завтрак. А я спущусь, когда почую запах яиц и бекона.
Мальчик смотрел куда-то в сторону, и Бренда наклонилась, чтобы поцеловать Артура. Он крепко обнял ее за шею и все еще не отпускал, когда Джеки повернулся и с любопытством посмотрел на взрослых.
В половине двенадцатого Артур сидел за столом. Перед ним стояла тарелка яичницы с беконом. Он разломил пополам кусок хлеба и обмакнул в соус, затем сделал большой глоток чая. Джеки, уже поевший, забрался на ближайший стул и внимательно следил за происходящим своими голубыми глазами.
– Полет с лестницы – та еще работенка, после нее все время пить хочется, – сказал Артур. – Плесни-ка мне еще чайку, цыпленок.
– Сахара побольше? – Бренда свободной ладонью прижала газету к груди.
Артур кивнул и снова принялся за яичницу.
– Ты меня балуешь, – сказал он, – и не думай, что я не ценю этого.
– Очень хорошо, но если ты не поторопишься, это будет твой последний завтрак в этом доме. Джек вот-вот вернется.
Завтра рабочий день, я буду вкалывать до пота всю неделю, до следующих выходных. И что бы это была за жизнь, если не расслабляться время от времени. Он сказал Бренде, что у него сейчас на уме.
– Ни сна ни отдыха любителям жареного, – рассмеялась Бренда.
Артур протянул Джеки добрый кусок бекона:
– Подарок от дяди Артура.
– Ух ты! – оценил оказанную честь малыш, но не успел даже впиться в него зубами.
Бренда вдруг выпрямилась на стуле и слегка повернула голову к окну, застыв, как животное, готовое к прыжку, отчего лицо ее на мгновение сделалось некрасивым. Артур заметил это и поперхнулся чаем.
– Это он, – сказала Бренда. – Я слышала, как стукнула калитка.
Артур поднял Джеки на руки и поцеловал его в губы, чувствуя, как руки мальчика тесно прижимаются к его лицу и ушам. Потом встал со стула и поцеловал Бренду.
– Пока, – бросил он, – на неделе увидимся. – И зашагал в сторону гостиной. У велосипеда Артур на секунду задержался, чтобы зажечь сигарету.
– Иди, не копайся, – зашептала Бренда, видя, что муж открывает калитку и входит во двор.
Артур отпер и потянул на себя входную дверь, вдыхая свежий воздух воскресного утра, словно прикидывая, достаточно ли хорош день, чтобы выйти на улицу. День был хорош. Артур захлопнул за собой дверь в тот самый момент, когда Джек вошел в дом с черного хода, через посудомоечную.
Глава 2
Он снял со спинки кровати свежий комбинезон и сунул в штанины свои большие белые ступни, старясь не потревожить брата Сэма, который, не просыпаясь, уютно перевалился на гору одеял, образовавшуюся на оставленной Артуром кровати. Он часто слышал, как пятницу именуют Черной – по названию одного из давних фильмов Бориса Карлова, – и всегда удивлялся такому определению. Ибо пятница – день получки, хороший день, а слово «черный» больше подходило бы понедельнику. Черный понедельник. В этом есть хоть какой-то смысл: голова раскалывается после пьянки, в горле саднит от песен, глаза затуманены после просмотра слишком большого количества фильмов или сидения перед телевизором, в душе чернота и злоба, ибо в очередной раз начинается тягомотная рабочая неделя.
Внизу со скрипом открылась дверь на лестницу.
– Артур, – окликнул его отец мертвенно-угрожающим понедельничным голосом, от которого внутренности переворачиваются, потому что исходит он, кажется, из могилы, – ты оторвешь когда-нибудь задницу от кровати? На работу опоздаешь. – Он негромко, чтобы не разбудить мать и еще двух других остающихся пока в доме сыновей, прикрыл дверь.
Артур взял с каминной полки полупустую пачку сигарет, расческу, десятишиллинговую банкноту, горсть монет, сохранившихся после посещений пабов, букмекерские выкладки, масленки и рассовал все это по карманам.
Внизу снова заскрипела дверь.
– Ну?
– Я только сейчас тебя услышал, – прошептал Артур.
В ответ раздался громкий стук.
Последовала необходимая кружка чая, а потом – привычный конвейер.
Понедельник – всегда самое худшее; к среде втягиваешься в работу, как борзая в погоню. Ладно, туда-сюда, подумал он, но всегда остается Бренда, славная Бренда, с которой так хорошо и которая, если уж решилась, всегда приласкает. До тех пор, конечно, пока Джек не узнает и не захочет свернуть ему шею. Тот еще денек будет. А он, видит бог, настанет. Только сначала я сам ему пасть порву, этому недоумку, растяпе, несчастному ублюдку.