В субботу вечером, в воскресенье утром
Шрифт:
Артур еще раз осмотрел тесную спальню, поочередно останавливая взгляд на двуспальной кровати, придвинутой к окну, блестящем белом горшке, потрескавшихся книжных полках с хозяйством Сэма – линейками, карандашами и ластиками – и самодельном столе, на котором стоял его переносной радиоприемник. Он откинул щеколду в тот самый момент, когда отец в очередной раз потянул на себя лестничную дверь и задрал голову, готовый проскрипеть своим угрожающим, бередящим внутренности понедельничным голосом, что пора спускаться.
Однако, несмотря на сердитый тон, Артур застал его за столом умиротворенно потягивающим чай. В усовершенствованной печке – семья потратила на это тридцать фунтов – весело потрескивал огонь, в комнате было тепло, стол накрыт и чай заварен.
Ситон оторвался от кружки.
– Шевелись, Артур. Времени всего ничего. Сейчас десять минут
Артур сел и вытянул ноги к печке. После чашки чая и сигареты «Вудбайн» в голове прояснилось. Чувствовал он себя уже не так плохо.
– Слушай, па, так ты когда-нибудь ослепнешь, – ни с того ни с сего сказал он, вытягивая слова наугад, из воздуха, забавы ради, готовый к любым последствиям, которые они могут вызвать.
Ситон непонимающе посмотрел на сына. Он был старше, и в висках у него все еще шумело, – чтобы привести себя в порядок, понадобится десять чашек чая и столько же «вудбайнов».
– О чем это ты? – требовательно осведомился он. До десяти утра ему было трудно что-либо втолковать.
– О том, что сидишь перед ящиком как приклеенный. Не отлипаешь от него с шести до одиннадцати, и так каждый вечер. Ничего хорошего в этом нет. В один прекрасный день ты ослепнешь. Как пить дать. На прошлой неделе я читал в «Пост», что один парень из Меддерса как раз таким макаром и лишился зрения. Правда, он еще может выкарабкаться, каждые понедельник, среду и пятницу ходит в глазную клинику. Но все равно это большой риск.
Отец налил себе очередную чашку чая и сердито насупил черные брови. Приземистый, крепко сбитый, Ситон никогда не раздражался и даже легкого недовольства не выказывал. В любом обществе он либо был весел и непоседлив, либо, сдвинув брови, меланхолически погружался в безмолвный гнев, жертвой которого мог стать кто угодно. Иное дело, что в последние несколько лет круг этих последних сузился, ибо Артур, как и его брат Фред, уже прошел службу в армии, и начал работать на фабрике, и теперь стоял с ним вровень, обеспечивая баланс сил, что более или менее поддерживало мир в доме.
– Уверен, что хуже от телевизора никому еще не стало, – возразил Ситон. – К тому же ты что, газетам, что ли, веришь? Если так, то тебе нужно мозги проверить. Они же только и умеют, что врать. Это-то я точно знаю.
– Я бы на твоем месте не был так уверен, – сказал Артур, выбрасывая потухшую сигарету в печку. – И между прочим, я знаком с одним типом, который точно знает, что этот парнишка таки ослеп. Так что на сей раз газеты, возможно для разнообразия, не соврали. Там написано, что люди видели, как мамаша вела его в глазную больницу. Черт-те что, говорят. Мальчишке семь, говорят. Она вела его за руку, а в другой руке у него была специально вырезанная палка, белая. Я еще слышал, что ему покупают собаку-поводыря, жесткошерстного терьера. Поговаривали, что, если ему не станет лучше, его могут поставить до конца жизни стоять перед мэрией с жестянкой в руках. У его отца рак, и его мать не может позволить себе ни белых палок, ни собак.
– По-моему, ты спятил, – заявил Ситон. – Рассказывай свои истории в другом месте. А о моих глазах можешь не волноваться. Глаза у меня всегда были хорошие, и всегда будут. Когда я проверялся перед войной, зрение у меня было А1, только, – с гордостью добавил он, – я всех облапошил, и мне записали 3С [2] .
Тема исчерпала себя. Отец нарезал хлеб и сделал несколько сэндвичей из оставшегося от субботнего ужина мяса. Артур вдоволь над ним поиздевался, но в какой-то степени он и сам был рад, что в углу столовой стоит телевизор – полированный деревянный ящик, выглядевший, как ему казалось, так, словно его тайком вытащили из космического корабля. Старику наконец привалило счастье, и он его заслужил после многих лет жизни на пособие перед войной с пятью детьми – в нищете, без денег и надежды найти хоть какой-то выход. И вот теперь у него есть сидячая работа на фабрике, в избытке сигарет «Вудбайн», деньги на пинту пива, если захочется выпить, хотя вообще-то он не пьет, возможность провести где-нибудь отпуск или съездить в Блэкпул за счет фирмы, да еще телевизор дома. Разницу между жизнью до и после войны словами не опишешь. Во многих отношениях война – отличная штука, особенно если подумать, скольким в Англии она облегчила жизнь. «Ну, мне-то от нее ничего не обломилось», – подумал Артур.
2
Категория А означает, что призывник годен к службе, тогда как категория С означает стойкую потерю здоровья призывником – в подобных ситуациях в армию, как правило, не призывают. – Примеч. ред.
Он сунул в карман пакет с сэндвичами и флягу с чаем и дождался, пока отец натянет куртку. Едва выйдя из дома, они сразу услышали шум, доносящийся с фабрики, что находилась отсюда в каких-то ста ярдах, за высокой стеной. Генераторы завывали всю ночь, а днем огромные фрезерные станки скрипели в цехах своими рычагами и зубцами, отчего у людей в домах создавалось ощущение, будто живут они в непосредственной близости от какого-то монстра, страдающего несварением желудка. Запахи дезинфекции и смазки, свежей стальной стружки отравляли воздух окраины, где фабрику окружали четырехквартирные дома, улицы и балконы, нависающие над ее тушей и боками, словно телята, сосущие вымя гигантской коровы. Каждый год фабричный отдел доставки направлял упакованные в ящики велосипедные части по Эддисон-роуд на железную дорогу, где ожидали дрезины, способствуя, таким образом, росту послевоенной (а может, думал Артур, и довоенной, потому что война может начаться хоть завтра) экспортной торговле и налаживанию понтонного сообщения на реке (ее назвали Стерлинговый Счет), через которую обычные мосты не перекинешь. Тысячи работающих на фабрике людей приносили домой хорошее жалованье. Это была уже не почасовая работа, как до войны, и увольнение, если задержишься на десять минут в туалете, чтобы прочитать «Футбол пост», уже не грозило – теперь, если десятник начинал наезжать, всегда можно было послать его куда подальше и найти другую работу. И не нужно было больше бежать в обеденный перерыв за кульком жареной картошки, чтобы съесть ее с принесенным из дома куском хлеба. Сейчас за то, что горбатишься на сдельной работе, получаешь хорошее жалованье, а в столовой тебя ждет горячий обед за шиллинг. С зарплаты можно скопить на мотоцикл или даже подержанную машину или все спустить за десять дней, кутя напропалую. Потому что сейчас нет смысла копить деньги из года в год. Это игра для дураков – денежки-то дешевеют, и к тому же кто скажет, когда янки придет в голову какая-нибудь безумная идея, типа сбросить на Москву водородную бомбу. А в таком случае останется лишь помахать всем рукой, сжечь футбольный абонемент и лотерейные карточки и позвонить Билли Грэму [3] . «Если, конечно веришь в Бога, – сказал он себе, – а я в него не верю».
3
Всемирно известный американский проповедник (р. 1918).
– Пробирает что-то, – произнес отец, застегивая пальто доверху.
– А чего ты хотел, ведь уже ноябрь, – откликнулся Артур. Не то чтобы у него не было пальто, но на работу он его никогда не надевал, даже если на земле уже лежал снег, а в воздухе было морозно. Пальто существует для вечерних выходов, когда на тебе нормальная одежда. Когда живешь в пяти минутах ходьбы от фабрики, по дороге разогреваешься, а там – станок, он живо кровь по жилам разгонит… Пальто носят только те, кто живет в Мансфелде и Киркби, потому что в автобусах холодно.
Толстуха миссис Булл, местная сплетница, стояла во дворе, сложив свои мясистые руки поверх фартука, и смотрела, как люди идут на работу. Краснолицая, с глазами-пуговками, она бдительно защищала интересы своего племени – королева двора, жившая здесь двадцать два года и заслужившая прозвища Всемирные новости и Репродуктор, ибо с утра до полудня не спускала глаз с фабрики, процеживая слухи, которыми потом торговала в розницу. Ни Артур, ни его отец, проходя мимо, с ней не поздоровались, да и друг с другом словом не обмолвились, пока не прошли до середины улицы.
Улица была длинная, прямая, замощенная булыжником, с фонарными столбами и переходами через равные промежутки, с разбросанными тут и там палисадниками. Выходишь из дома – и сразу оказываешься на мостовой. Охряный цвет крыш потемнел от сажи, краска на стенах домов выцвела и пошла трещинами, на всем лежала печать столетней древности, кроме разве домашней мебели.
– Ну до чего только люди не додумаются! – проворчал Ситон, подняв голову и увидев возле почти всех дымоходов телевизионные антенны, похожие на цепь радаров, настроенных на волну несбыточной мечты.