В Суоми
Шрифт:
— Живая натура! Живая! — смеясь, говорит Каллио. — Но адреса ее и не просите — не дам!
Он говорит, что нынешняя студия для него теперь стала мала и он строит новую — в городе-спутнике, среди скал и леса…
— Такой пока еще нет ни у одного скульптора. Там можно будет ваять статую в шесть метров высоты. И все механизировано.
Скульптор показывает мне механические резцы, напоминающие бормашину, которыми пользуется в своей работе, — они очень ускоряют ее и облегчают труд.
В новой студии можно будет работать в разных плоскостях, и статуя будет вращаться так, как это надо художнику.
Каллио начинает объяснять сложный механизм, который одновременно похож на подымающееся и опускающееся кресло кинооператора и на большой револьверный станок.
— Правда, из-за этой постройки пришлось залезть в долги. Но зато какая будет студия! — восхищается Каллио своей будущей мастерской.
А впрочем, он сейчас должен ехать на стройку вместе с инженером и приглашает нас отправиться туда вместе с ним.
— Финны — маленький народ, культура их сравнительно молодая, и поэтому обилие памятников, которые они ставят своим писателям, музыкантам, ученым, понятно. Это один из видов самоутверждения, — сказал кто-то из наших товарищей, когда мы остановились у памятника поэту Векселлю, поставленного прямо на тротуаре одной из улиц Турку, на пьедестале не выше обыкновенной ступеньки.
Возможно, что в этих словах есть правда. Но какой это приятный для сограждан вид самоутверждения, воспитывающий не только патриотизм, но и эстетическое чувство!
Однако финны увековечивают в камне не только образы своих выдающихся людей, события, знаменующие успех, но и горести свои, несчастья и слезы.
Об этом шел разговор у нас в Тампере, когда мы стояли на высокой горе в парке, над озером Нясиярви. На вершине этого каменистого холма высилось изваяние женщины с распущенными волосами, с младенцем на одной руке, с закинутой за голову другой рукой, в позе, выражающей крайнее отчаяние. В 1929 году на озере Нясиярви погиб пароход, на борту которого находилось больше сотни школьников. И вот в память об этом несчастье воздвигнут здесь, на горе, монумент. Отсюда отлично видно то место, где холодные, бушующие волны сомкнулись над гибнущим пароходом. Но сейчас, окаймленное сосновыми лесами, с пропадающим вдали берегом, осеннее озеро кажется таким мирным.
Холодный ветер отворачивает полы пальто, бьет в лицо, но мы невольно снимаем шляпы перед этой статуей, с такой экспрессией выражающей неизбывную муку материнского горя, статуей, изваянной скульптором Ю. Липола.
Простившись с ней, мы спускаемся по крутой тропинке, и нам приходит на память водруженная в Хельсинки над заливом, на вершине Обсерваторией горки, полная драматизма бронзовая группа скульптора Стигеля — «Потерпевшие кораблекрушение».
У въезда в город Вааса мы остановились на шоссе около гранитного столба, с гранитным же изображением дорожного знака: «Внимание! Осторожность!» — и я снова вспомнил статую на горе над озером Нясиярви в Тампере.
Перед столбом каменное изваяние девочки лет десяти — двенадцати. На этом месте девочку задавил автомобиль. Здесь, на перекрестке, и раньше были несчастные случаи с детьми, и родители в память о погибшей любимой дочери решили установить на месте катастрофы памятник, предупреждающий других детей и водителей об опасности.
И то, что в скульптуре здесь отражаются не только радостные события, не только успехи, но и горести народные, делает палитру художника богаче, талант его разносторонней, а самую скульптуру менее парадной и более близкой к многообразной жизни народа.
Но почему столько места в этих записях отводится скульптуре? Может быть, оттого, что иностранцу гораздо легче увидеть каменное население улиц и парков Финляндии, чем узнать семейную и гражданскую жизнь живых людей?
Нет. Мне думается, что, если бы поездка и не была ограничена сроком, если бы иностранцы могли легко посещать все квартиры, которые им хотелось бы посетить, — все равно впечатление от камня, одушевленного талантом художника, осталось бы одной из ярчайших впечатлений от Финляндии.
Здесь в скульптуре отразилась душа народа, его чаяния, его идеалы и традиции, из которых главнейшее — это близкое нашему сердцу уважение к труду. Оно воспитывается бытом, школой, искусством.
В Тампере же по крутой тропе мы спустились от памятника материнскому горю и у подножия холма увидели бронзовую композицию Э. Викстрема. Наверху, на скале, сидит героиня «Калевалы» — Айно.
Когда бьют фонтаны, то струи воды, преломляя солнечный свет, образуют у ее ног радугу, и она, как сказано в рунах, сидя на радуге из солнечных лучей, прядет волшебную нить. А внизу, справа от фонтана, бронзовая старуха крестьянка учит девочку своему старинному искусству — вязанию. Справа же от крестьянки юноша, подставляя лопасть колеса под струю, показывает бородатому крестьянину — отцу, как призвать на помощь своим мышцам энергию стремительного потока.
Так, по замыслу скульптора, в труде, от поколения к поколению, мастерством стариков и открытиями молодых, создается культура народа.
Всякий труд почетен. Монумент воздвигнут не только поэту, но и пастуху. Вот он на берегу пролива в Тампере играет на свирели, которой внимает стоящая у его ног овца. А на барельефах пьедестала крестьянки стригут овец, сучат пряжу на веретене, на ткацком станке под их умелыми руками возникает ткань.
Не только фигура прославленного ученого или лыжника, готовящегося к прыжку, но и статуя швеи, продевающей нитку в челнок, но и изваяние лесоруба с длинным топором у ноги, сплавщика, ловко орудующего багром, украшают улицы, бульвары и скверы городов Финляндии.
У массива вновь освоенных земель высится памятник «Пионеру, поднимавшему целину», — скульптура Тапио Вирккала.
И в городе Хямеенлинна, который гордится тем, что в одном из его домов родился Сибелиус, — перед городским музеем, недавно воздвигнута статуя молодой телятницы. Засучив рукава, она поит из бронзовой бадьи бронзового теленка.
Но странное дело — славя труд «вообще», ставя монументы, изображающие людей той или иной профессии, отлично зная по именам и фамилиям рекордсменов спорта, ученых или художников, финны не знают имен тех людей, которых мы бы назвали героями труда. Известна кличка коровы, дающей рекордные удои, нетрудно узнать фамилию ее хозяина, но имени доярки не дознаться! Во всяком случае, ни один финн из всех тех, кого мы спрашивали, не мог назвать нам имени лучшего лесоруба страны, знатной доярки или токаря. Я думаю, происходит это потому, что если труд «вообще» обогащает весь народ, то «конкретный» труд какого-нибудь отдельного человека обогащает одного лишь хозяина предприятия. И, может быть, поэтому здесь нет обычая всем народом чтить героев труда.
И снова я в Хельсинки. Влюбленные не назначают свидания у «Трех кузнецов», против главного входа столичного универмага Стокмана, — слишком уж людный перекресток, рискуешь ненароком увидеть и тех, от чьих глаз хотел бы укрыться. Влюбленные предпочитают встречаться на Эспланаде, у «Хавис Аманды» или памятника Рунебергу, на голове которого почему-то всегда неподвижно сидит чайка.
Приезжие назначают свидание на Вокзальной площади, где конечная станция тридцати автобусных маршрутов. Ну, а я поджидаю приятеля на людном перекрестке «у кузнецов». Автор монумента Нюлунд, верный классической традиции, желая возвеличить «труд», изваял голых мускулистых парней, трех кузнецов. Один из них придерживает рукой железную полосу на наковальне, другой кузнец в высоком размахе поднял над головой свой молот, третий молотобоец еще только заносит свой молот снизу. Не думаю, чтобы даже в античном мире у горна работали совсем обнаженные, даже без передничка, кузнецы. И эллины не были безразличны к брызжущим из-под молота искрам, обжигающим кожу. Но ничего не поделаешь, скульптор, дав мишень для анекдотов и пересудов, поставил на людном перекрестке трех обнаженных бронзовых кузнецов, у подножия которых сейчас, в жаркий летний день, с тележек, затененных тентами, идет бойкая торговля лилиями, гладиолусами, розами и другими цветами, названия которых мне неизвестны.