В Суоми
Шрифт:
И Лундстрем смотрел на сверкающую на солнце рябь реки и при гребле, откинувшись назад, запрокидывал немного голову и видел порыжевшую хвою и бегущие над ней облака, и ему казалось, что путешествие не имело начала и нет ему конца, что плывут они так уже недели и месяцы, и тогда ему делалось очень легко. Тут его останавливал Олави:
— Зачем так высоко подымаешь весла над водой? Скоро устанешь.
И он старался проносить весла над самой водой, и с влажных лопастей падали на речную гладь тяжелые прозрачные капли.
Так прошел третий день их пути. Поздно вечером речка словно распахнулась перед ними, и они въехали в большое лесное озеро.
Им нужно было провести лодку через все озеро и опять плыть по другой речке, соединявшей озеро со следующим озером, пересечь его и оттуда перевезти груз километров на тридцать сухим путем до села Сала и дальше, на лесоразработки.
На берегу озера расположилась деревня. Надо было провести лодку мимо селения, не возбудив ни в ком подозрения. Чтобы оттуда не заметили пламени костра, пришлось отвести карбас назад, в речку, на километр, за небольшое колено.
Утром они вывели свой карбас из убежища и вошли в озеро. Около трех часов пополудни показалась деревня. Но уже издали заметно было какое-то необычайное для таких заброшенных местечек оживление.
Надо было разузнать, в чем дело.
Олави лучше других знал эти места — он в челноке отправился на разведку.
Карбас же до выяснения всех обстоятельств подвели к берегу, под защиту леса.
В полукилометре от селения Олави перестал грести и стал всматриваться в необычайное скопление народа и суету на берегу. Что бы это могло быть? Наверное, какой-нибудь праздник.
Он усмехнулся и провел ладонью по щеке. Слишком долго не скребла ее бритва. Нет, в таком виде, — и он посмотрел на свою измятую куртку, — нечего было и думать о том, чтобы принять участие в празднике.
Олави увидел издали коробейника.
Коробейники обычно торговали, кроме галантереи, финскими ножами и часами, а Олави как раз тосковал о своем ноже, и пустые кожаные ножны у пояса висели как постоянный укор. У коробейников нюх острее даже, чем у Микко Репполайнена. Они ночуют там, где можно хорошо поживиться.
Но зачем же сюда сейчас собрались крестьяне, торпари, батраки, бобыли и нищие, видимо, со всего прихода?
А, теперь он понимает! У самого берега ставят белый аналой. Черный крест, вышитый на белой ткани, отчетливо виден. Значит, сюда забрел бродячий проповедник. Олави снова слегка улыбнулся — он совсем забыл теперь календарь и святцы.
Да, здесь это бывает: далеко от кирки, и люди заняты, не могут за тридцать — пятьдесят километров пойти воздать честь богу. Тогда пастор сам приезжает и собирает прихожан окрестных селений и в два-три дня венчает, крестит и справляет панихиды, объявляет последние законы правительства и читает проповеди.
Суета понемногу затихала на берегу — значит, сейчас начнется проповедь.
Олави издали видел, как высокий седой старик подошел к аналою. Он узнал в проповеднике пастора, который венчал его с Эльвирой.
— Сатана-пергела! — выругался вслух, Олави. — Ведь я ему должен. Пора бы и расквитаться с этим должком…
— Братья во Христе… — донесся голос проповедника.
Голос его как бы летел над водой и был далеко слышен.
«Надо будет переждать этот праздник». Но не успел Олави повернуть в обратный путь, как увидел, что из речки, около которой раскинулась деревня, в озеро быстро выплыла лодчонка с парнем на веслах и направилась прямо к нему.
Олави стал уходить. Оглянувшись немного погодя, он отметил, что парень неуклонно идет за ним.
Вести незнакомца прямо на карбас недопустимо, поэтому Олави взял курс налево, в открытое озеро. Неизвестный вслед за Олави тоже повернул влево. Тогда Олави, обозлившись, круто повернул вправо.
Незнакомец повернул тоже направо. Олави погнал свой челнок изо всей силы прямо на берег. Незнакомец за ним.
Всадив со всего разбегу челн в береговой ил, Олави выскочил на сушу и положил руку на маузер, спрятанный под курткой.
Владелец лодчонки, дубоватый парень, тоже вылез на берег, подошел к Олави и, развязно похлопывая его по плечу, пробасил:
— В деревню ехать вам нельзя: там сейчас ленсман и народ, опасно.
— Чего же нам бояться? — сухо спросил Олави, не снимая руки с рукоятки маузера.
— Как чего? Да ведь вас сразу всех арестуют за самогон.
«Вот какое дело! Значит, не так еще опасно», — думает Олави, рывком вытаскивает маузер и говорит:
— Если ты выдашь — застрелю.
— Да что вы! — обижается парень. — Разве бы я приехал тогда предупреждать? Да я рад вам и сейчас и всякий другой рад помочь, если вы мне поднесете стопку-другую.
— Ладно, — говорит Олави. — Как тебя звать?
— Юстунен. Моя изба у речки, крайняя.
— Ладно, — повторяет Олави, — буду иметь в виду. А теперь проваливай!..
Юстунен возвращается на своем челноке назад в деревню.
Олави следит за ним, затем отталкивает от берега свой челнок и медленно, не торопясь, гонит его к карбасу.
Карбас замаскирован неплохо — Инари наломал ветвей и сверху прикрыл посудину, — но Олави почему-то кажется, что карбас стоит совсем на виду и каждый может его увидеть.
Отраженный в воде, опрокинутый вниз вершинами, лес колышется при каждом ударе весел Олави.
Олави подплывает к своим и обстоятельно, а Лундстрему кажется, слишком медленно, — рассказывает обо всем, что он видел и слышал.
— Надо переждать здесь этот сход, — решает Инари.
Но не успели они еще принять решения, как послышались голоса в лесу. Прислушались.
Судя по голосам, сюда шло много людей.
— Выдал нас твой Юстунен, — пытаясь улыбнуться, прошептал Лундстрем.