В Суоми
Шрифт:
Инари начинал терять сознание…
…Когда он очнулся, было уже далеко за полдень, и лес скромно и спокойно гляделся в зеркальную поверхность реки.
Он приподнялся и, опершись на локоть, осмотрелся. Около карбаса стояла торжественная тишина.
Ударяясь о ветки, упала шишка. Олави привязывал к концу каната тяжелый валун.
— Одиннадцать мест уже есть, — вслух подсчитал Инари, — осталось еще девять. — И про себя подумал: «На девять-то меня, пожалуй, хватит».
У него болела голова, и ему не хотелось есть. Он снова заснул и спал до вечера.
Олави и Лундстрем говорили, что не стоит Инари снова в эту ночь идти на работу, пусть он оправится и подождет одни сутки.
— Мы и так возимся больше, чем полагается. Коскинен сказал, что оружие должно быть на месте точно в срок, — ответил Инари.
И снова они выехали на карбасе к месту, где утопили оружие. И снова Инари скинул с себя одежду. Олави опустил в воду канат с тяжелым валуном. Инари мог держаться за канат, и его не так быстро выталкивала вода наверх. Этот валун можно было передвигать с места на место, и таким образом работа Инари облегчалась.
Он нырял и, держась одной рукой за канат, другой приспособлял петлю к связке винтовок или патронному ящику, и Олави с Лундстремом вытягивали груз и складывали на дна карбаса. Правда, один раз уже у самой поверхности ящик накренился и, перевернувшись, пошел на дно.
— Сатана-пергела! — выругался сквозь зубы Олави и стал втаскивать в карбас Инари, вынырнувшего с другого борта.
— Ну? — дрожа, спросил Инари.
— Все в порядке, — сказал Олави.
Когда товарищи вытащили последнюю связку, Инари уже не походил на живого человека. Он лежал на дне карбаса, запрокинув голову; из носа у него текла узенькой темной струйкой кровь. Он что-то бормотал.
Лундстрем, растирая распростертое тело, приблизил ухо к губам Инари и услышал торопливый шепот:
— Коскинен, я выполнил приказ…
Олави направил карбас в их старое убежище.
Разложили костер. Инари лежал у огня и спал с раскрытыми глазами. Глядя на него, Лундстрем долго не мог заснуть.
Утром Инари было плохо, как во время большой килевой качки. Он уткнулся головою в сосну и стоял, почти теряя сознание от подступившей к сердцу тошноты.
Около пяти часов пополудни Олави и Лундстрем вывели свой кораблик из речки в озеро. Они гребли по очереди. Инари лежал на дне челнока и уверял товарищей, когда ловил на себе их пристальные взгляды, что ему уже гораздо лучше, что к ночи он сумеет сменить одного из них на веслах.
Уже погасли последние огни в деревне, когда нагруженный карбас, пройдя наконец через все озеро, добрался до противоположного конца. Речка, соединявшая это озеро с другим, была очень узкая. С карбаса можно было веслом достать оба берета.
Деревню миновали быстро, молча притушив трубки, чтобы не обратить на себя внимания. В северных деревнях рано ложатся спать и встают на работу еще до рассвета.
Заслышав скрип весел, затявкала собака.
— Вот изба Юстунена, — улыбнулся Олави. — Не придется парню нашим самогоном угоститься.
Деревня была пройдена. Оставалось пройти водой километров сорок — сорок пять, а там на лошадях или оленях перебросить груз к селу через холмы. Друзья раньше предполагали в крайнем случае все перетащить на своих спинах. Но сейчас из-за болезни Инари это отпадало.
Под утро Инари попросил трубку у Олави.
Олави, просияв, протянул ему свою трубку и шепнул Лундстрему:
— Просит закурить… Слава богу, выздоравливает!
На этот раз они днем не пристали к берегу, шли вниз по течению реки, почти не берясь за весла.
Инари за обедом ел вместе с другими и даже похвалил похлебку.
К следующему утру вышли они в новое большое озеро.
Инари требовал уже своей доли в работе, но товарищи не давали ему сесть за весла.
Карбас был переведен через озеро вдоль берега, поросшего редким леском. Достигнув противоположного берега, они выгрузили всю поклажу из карбаса и устроились на ночевку.
Ничего особенного не произошло в эту ночь, если не считать того, что, привлеченный запахом испорченного сала, к связкам винтовок подобрался Микко Репполайнен, внимательно обнюхал их и, недовольно взмахнув «трубою», затрусил подальше от этой непонятной добычи. Это случилось, когда смена Лундстрема уже подходила к концу.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
С наступлением дня Инари и Олави, оставив Лундстрема сторожить оружие и патроны, погнали карбас с челноком к селению.
Водная часть маршрута кончилась, и посудина была больше не нужна. Чтобы не тратить лишнего пенни, Инари решил отдать карбас тому крестьянину, который предоставил бы в его распоряжение тягло на несколько дней.
Они причалили к берегу метров за сто до становища и пошли напрямик к селению.
Но как только они подошли к избам, из-за угла выскочили три человека; двое из них держали в руках заряженные браунинги.
— Руки вверх! — крикнул ленсман. — Наконец-то мы вас поймали!
— Я не думаю, что вы попали именно на тех, на кого охотились, — равнодушно сказал Инари.
— А это мы сейчас узнаем, — торжествовал ленсман и повел арестованных к карбасу.
Человека с браунингом Олави никогда не видел, а в третьем узнал Юстунена.
— Никогда тебе, паренек, не угощаться даровою выпивкой! — угрожающе буркнул ему Олави.
— Да разве я виноват? — разводя руками, сокрушенно отвечал Юстунен. — Меня самого господин ленсман обвинил в сообщничестве, и, чтобы доказать свою невиновность, я пошел с ним.
— Без лишних разговоров! — приказал ленсман.
Они подошли к карбасу.
Инари думал, что, если ленсман начнет их обыскивать, найденные при нем и Олави маузеры грозят годом тюрьмы, даже если и не будет в наличии другого обвинения. Поэтому он решил во что бы то ни стало не допускать обыскивать себя и в случае необходимости защищаться.
Пока ленсман был занят осмотром карбаса, Инари знаками и намеками пытался передать свое решение Олави. Но он так и не понял, усвоил ли что-нибудь из его сигналов Олави, когда рассерженный ленсман вылез из карбаса и стал ругаться.