В сутках двадцать четыре часа
Шрифт:
Деньги сдавал Косило, а Павел Семенчук поджидал его на скамейке напротив банка. Из окон высовывались люди, что-то рассматривали. Павлу и невдомек было, что они хотели посмотреть на него.
Не обращая внимания на любопытных, Семенчук ждал. Он потерял счет времени, когда увидел наконец в дверях сияющего старшего милиционера Петра Косило.
— Что-то ты долго. Приняли?
— Пересчитали до последней бумажки и приняли. Все нормально. Зайдем теперь, Павел, в столовку, пообедаем по-настоящему.
— А на какие шиши? У меня копеек пятьдесят наберется.
— Да у меня около рубля будет, — прикинул Косило. — Порядок. На борщ и котлеты хватит. Деньги от учебников еще остались: в воскресенье с дочкой собирались учебники купить, — пояснил он приятелю. — Как они там? В Волковыске уже немцы, я ничего не сумел узнать о наших семьях.
— Скверно! — только и сказал Семенчук и помрачнел.
Утешать Косило его не стал. Сам отойдет. Так оно и случилось. В столовой Павел поинтересовался:
— Петр Иванович, много ли денег в тех мешках было? Может, мытарств наших не стоили, зазря таились?
— Ой, много, Павел! Страшно даже выговорить — два миллиона пятьсот восемьдесят четыре тысячи рублей. Вот какая грудища!
— Ух ты! И верно, много. Расписку дали?
— А как же, благодарность объявили. И расписку по всей форме вручили. Акт, вот смотри. — Косило протянул документ с гербовой печатью. — Полный порядок. Читай…
Павел Семенчук внимательно прочитал всё, и подписи тоже.
«Акт подписали: управляющий Шкловским отделением госбанка З. Сигалов, главбух А. Козловский, старший кассир М. Воробьева. 31 июля 1941 года».
Хлебные карточки
Зеленоватые, красноватые, серые листки, расчерченные на аккуратные квадраты. В годы войны они были буквально жизнью для каждого городского жителя. Теперь же их можно увидеть только в музеях. Если бы эти бумажки могли вдруг заговорить, ты услыхал бы суровую историю о том, что они впервые появились 1 июля 1941 года. В этот день московские газеты опубликовали сообщение Московского Совета о введении в городе карточной системы торговли хлебом, мясом, сахаром, крупами, жирами и промышленными товарами, одеждой, обувью.
Это была вынужденная мера. Она означала, что с этого дня страна переходит на строгий режим экономии. Как никогда, надо было беречь каждый килограмм хлеба, так необходимого для воинов Красной Армии, для тружеников тыла, для нашей победы.
Дневная норма хлеба для рабочих и инженерно-технических работников устанавливалась 800 граммов, для служащих — 600 граммов, а для неработающих и детей до 12 лет — 400 граммов. Рабочим полагалось на месяц: крупы — 2 килограмма, сахару — 1,5 килограмма, мяса — 2,2 килограмма, рыбы — 1 килограмм, жира — 800 граммов. Для служащих, неработающих и детей нормы были значительно ниже. Что делать? Это было все, чем тогда располагало государство. Хлеб и другие продукты можно было купить по карточкам не в любом, а только в определенном магазине, к которому был прикреплен человек.
Скромные пестренькие бумажки. Побежал Ленька с ними в булочную. А на улице столько интересного: красноармейцы с винтовками в строю идут, кони пушки тянут, аэростаты воздушного заграждения… Мальчишка отщипывал корочку от теплой еще буханки хлеба — хлеб такой вкусный! — засмотрелся на пушки. А хлебные талоны мимо кармана сунул. Лишь дома обнаружил, что карточек нет. Потерял.
— Что ты наделал?! Без карточек как жить будем, где хлеба возьмем! — плача, причитала мать.
Испугался Ленька. Побежал в карточное бюро, постучал в окошечко. Из него выглянул симпатичный старичок в очках, с седой бородкой. Лицо у старичка в маленьких морщинках, доброе.
— Что тебе, мальчик?
— Дядя, я карточки хлебные потерял, мама плачет. На меня не выписывайте, я обойдусь, а на папу с мамой выдайте…
— Ай, ай, ай! — заохал старичок. — Такой большой, а порядка не знаешь. И рад бы помочь, да не могу. Взамен утерянных карточки не выдаются и вперед не выдаем. Придется ждать нового месяца. Так и объясни маме.
Что ей объяснять? Она сама знает. Задумался мальчишка. Может быть, впервые за свои двенадцать лет. Увидел отец, что сын переживает, даже ругать его не стал. Только и сказал:
— Ленька, это тебе урок на всю жизнь.
Мать уже не плакала. Пока Ленька в бюро ходил, они с отцом обговорили, как будут жить до выдачи новых карточек.
— Продам на толкучке пуховый платок, летом он мне все равно не нужен, а на вырученные деньги хлеб будем на рынке покупать, — вздохнула мать. — Жалко платок — мамин подарок мне. Ну, да ничего, проживем.
Прошло несколько дней.
— Одно не пойму, — сказал как-то отец. — Конечно, бывают обстоятельства, когда человеку срочно деньги понадобились, волей-неволей хлеб продашь. Да только такое не часто бывает. Ты же, мать, хлеб у тети Доры покупаешь. Она что, святым духом питается?
— Дора — женщина культурная, ни в чем плохом не замечена. Напраслину, отец, на нее не возводи. Спасибо, что выручает. Карточки ей, она рассказывала, шоферы оставляют. Конечно, тоже не бесплатно.
— Что-то тут не так.
Иван Семенович знал, что рабочие и служащие хлебные карточки получают по месту работы, а остальные — по месту жительства в карточных бюро при домоуправлениях.
В Москве скопилось много эвакуированных. Начались перебои с хлебом. Цена на хлеб на рынке подпрыгнула. Спекулянты просили за буханку ржаного хлеба 120—150 рублей. Разве пухового платка хватит, чтобы прожить?
Неизвестно, по каким каналам, но хлеб попадал спекулянтам. Нечестные люди воровали и карточки, а потом продавали на черном рынке. Получив об этом первые сигналы, оперативные сотрудники ОБХСС взяли на учет все карточные бюро при домоуправлениях. Участковым уполномоченным было приказано проверять работу всех точек: кому и как выдаются хлебные карточки. Теперь без проверки и разрешения органов милиции ни одного человека не назначали на работу в карточное бюро. Распределять хлеб могли только честные люди.