В сутках двадцать четыре часа
Шрифт:
— Младшой, давай живее, не задерживай.
Лично проверил, как разместились на плоту солдаты и, убедившись, что минометы надежно закреплены, Шурпенко встал к рулевому веслу.
— Дружно взялись за канат! — скомандовал старшина. — Поехали!
Вода забурлила за кормой, течение было подхватило, но веревка надежно удерживала плот, который сразу осел на глубине, но на плаву держался хорошо.
Высадив минометчиков, Шурпенко со своими бойцами пошел в обратный рейс. Огородников напомнил:
— Ждем тебя на этом берегу, старшина! Пока!
На этот раз переправщики попали под бомбежку, однако плот уцелел. Только осколком ранило бойца.
Переждав налет, Шурпенко приказал ездовым грузиться прямо с конями. Повозки с боеприпасами на том берегу сейчас очень нужны войскам. Там уже на пространстве в несколько километров гремел бой. Хваленый «восточный вал» не смог остановить, даже задержать советских солдат.
И старшина снова плыл к вражескому берегу.
По приказу командующего 13-й армии генерала Н. Пухова выше переправ поставили дымовые завесы. Но дымы не спасали положения, они лишь в какие-то минуты мешали вести противнику прицельный огонь по плотам.
Над плотом пронеслись «мессеры», Шурпенко невольно пригнулся. Бомбы и снаряды вспороли черную днепровскую воду.
Никто не знает, сколько мужества и воли потребовалось от подчиненных Шурпенко, чтобы в эти минуты не выпустить веревку, не выпрыгнуть за борт, ища спасения в реке. Тяжесть ожидания, что вот-вот они попадут под прямое попадание вражеского снаряда или бомбы, происходило еще и оттого, что все, кто находился на плоту, знали: ничем не защищенные, они отлично видны противнику. Знали и поэтому невольно ждали удара. И только уверенность командира придавала солдатам силы. Шурпенко ни разу не выпустил руль, не повысил голоса.
Дмитрий потерял счет времени, для него оно слилось в один какой-то огненный круг, из которого скоро не выберешься.
Пристали к берегу и поставили плоты-ковчеги только после того, как переправили на правый берег последними батальонные кухни.
А бой нарастал все сильнее, звал старшину туда, где остались минометчики младшего лейтенанта Огородникова.
151-й стрелковый полк, форсировав Днепр, повел успешное наступление на Чернобыль. Однако в междуречье Припяти и Днепра батальоны попали под мощный удар контратакующей немецкой дивизии. Бойцы не дрогнули, с ходу перешли к обороне. Жертвуя собой, они прикрыли остальные полки дивизии, дав им возможность развернуться, занять выгодную позицию и изготовиться к бою.
С 5 по 8 октября, три дня 8-я стрелковая дивизия вела кровопролитные, изнурительные бои с фашистами, сдерживая продвижение танков и пехоты противника.
Теперь успех армии зависел от мужества и стойкости бойцов дивизии.
Как ни сжимались вражеские клещи, полкам все-таки удалось вырваться из вражеских тисков.
Боевое мастерство, отвага бойцов и командиров восьмой дивизии получило высокую оценку Военного совета Центрального фронта и его командующего генерала армии К. К. Рокоссовского.
Но среди тех отважных, которые остались в живых после этих боев, старшины Дмитрия Васильевича Шурпенко не было.
За героизм и мужество, проявленные при форсировании Днепра, старшине Д. В. Шурпенко было присвоено звание Героя Советского Союза.
В архиве Министерства обороны СССР хранится книга учета личного состава 151-го стрелкового полка, в которой значится, что Дмитрий Васильевич Шурпенко родился на смоленской земле в Шумячах в 1915 году. Служил в Красной Армии, воспитанник московской Краснознаменной милиции.
Идут годы. В том самом здании, в котором когда-то работал постовым Дмитрий Шурпенко, теперь размещается 108-е отделение милиции. Здесь его помнят. На самом видном месте в Ленинской комнате оборудован стенд, посвященный герою, вывешена его фотография, копия наградного листа, подписанная генералом К. К. Рокоссовским, другие документы. И Дмитрий Васильевич как бы снова в строю сотрудников милиции. Его мужество и бесстрашие молодые милиционеры берут себе в пример, стараются быть похожими на героя.
Четвероногий пожарный
В темноте где-то у Никитских ворот приглушенно тарахтели военные грузовики. К улице Горького по Тверскому бульвару прошли строгие патрули. Когда полная луна вышла из-за туч, она уже осветила пустынные улицы.
Но тишина в городе была военной, а не сонной, и далеко не каждый в ту ночь мог уснуть. В два часа во весь голос, пугая дремавшие на деревьях стаи галок, заговорили уличные репродукторы: «Граждане, внимание! Воздушная тревога!» Черными облачками со звонкими криками взлетели галки, наполняя над домами небо шумом крыльев.
Потом, оповещая москвичей об опасности, завыли надрывно сирены. И после этого ни в одном доме свет в окнах не зажегся — они оставались темными, наглухо зашторенными.
Но внутри домов шла своя жизнь: захлопали двери, стали слышны приглушенные голоса людей, спускавшихся в бомбоубежища.
Почти одновременно с этим с чавкающим звуком застучали часто-часто зенитные автоматы. Загрохотали крупнокалиберные пушки. Военное небо в разных местах прожекторы пронзили серебряными стрелами лучей.
В это первое военное лето Москва от воздушного противника ощетинилась сотнями зенитных орудий, прикрылась аэростатами воздушного заграждения.
Сергей Андреевич Бойков, начальник милиции Советского района, как только объявили воздушную тревогу, вышел из помещения, чтобы самому определить места, подвергшиеся бомбардировке. Присматриваясь к красноватым вспышкам разрывов, Бойков иногда успевал разглядеть маленькие серебристые самолеты, которые, попав в цепкие лучи прожекторов, начинали пикировать, чтобы вырваться из яркого света в спасительную темноту.