В тайном государстве
Шрифт:
— Какого?
— Например, я как-то собирался стать страховщиком у Ллойда. Тут мы с Листером едва не подрались. Дошлый был парень, все знал.
— Потом он заходил еще раз?
— Да-а.
— А зачем?
— На сей раз он бил в одну точку. Заявил, что провел кое-какие изыскания, и очень интересовался интервью с Фентоном.
— О чем это?
— Ты становишься вроде него. — Селзер обвиняюще ткнул в Стрейнджа закруткой, но потом смягчился. — Интервью с Фентоном вызвало у вас настоящий скандал.
— Извините, я не смотрю телевизор.
— Счастливец. Стоит только подумать… — Селзер запнулся и перешел на другую тему. — Ладно. Я брал интервью у известных людей. — Он взмахнул
— Благодарю, не надо, — ответил Стрейндж с отвращением.
— Ладно. Мне все сходило с рук потому, что я орудовал верными фактами. Я вел себя грубо, нахально, вульгарно, но всегда был прав. Боже мой, знал бы ты, сколько усилий затрачивается на некоторые телеинтервью!
— Да, — согласился Стрейндж, — это, наверно, необыкновенно трудно.
— Ладно, — Селзер словно оправдывался, — все это просто шоу-бизнес, а я родился для него, не так ли? Пусть даже я и посещал Оксфорд. Работал для постоянных телепрограмм Независимого телевидения. Выступал как политический комментатор. Все звезды на одно лицо — глупые, как гуси, тщеславные и часто ленивые. Хотели одного — покривляться в косметике перед камерой. Я скоро устал, даже когда показывал, что они представляют собой на самом деле. Затем меня переключили на людей, занимающих высокие посты — епископов, судей, членов парламента, правительственных чиновников, крупных предпринимателей, полицейских генералов. Если до них удавалось добраться. Бог знает, до чего тщеславными и глупыми оказалось большинство из них, но, по крайней мере, у них имелись идеи, пусть даже почерпнутые из только что прочитанных книг. Во всяком случае, в те дни я играл честно, неплохо справлялся с работой и со всем остальным. — Селзер пососал самокрутку и уставился не мигая в огонь. Потом заговорил снова.
— А дальше дела стали идти все хуже и хуже, вернее, в стране все пошло кувырком. Тебе, Фрэнк, не надо разжевывать, дальше еще хуже будет. Мне-то еще повезло, я пошел ко дну до начала конца. Но и тогда уже было плохо. Политика становилась все более порочной, порой скатывалась к чистой уголовщине, денег не хватало, а люди превращались в трусов. Но дальше будет еще хуже. Чем занимаюсь я? Наблюдаю за происходящим. Это теперь называется — «Интервью Селзера». Неделю за неделей я беру интервью у людей, управляющих этой проклятой страной и делающих вид, что все идет отлично. Со временем становится невмоготу, и я начинаю говорить, что это далеко не так. Или выявляю язву и подвожу к мысли, что мириться с ней нельзя. Дело как раз по мне. Я приобретаю репутацию разгневанного левака. И ничего. Повсюду мне подражают, но ведь я — на экране, а в жизни нужно действовать или подыхать. Поэтому теперь я действительно ненавижу британское общество, а зрители его любят. Из любви я извлекаю деньги, кучу денег, но я-то на телевидении и мы подсовываем им суррогаты. Итак, я кончил тем, что брал интервью у интеллектуалов, политиков, умных банкиров, а они, вернее большинство из них, дрались из-за меня за честь продать свои автобиографии. А я проделывал с ними то же, что и со звездами варьете и дрессировщиками в начале своей карьеры. Я подлаживался к ним и мешал с общим дерьмом. Мешал с банальными фактами. Я — непревзойденный телеанархист, хамелеон, меняющий свой цвет. Пятьдесят тысяч фунтов в год — такова ставка самого высокооплачиваемого, пользующегося успехом великого марксистского инквизитора. Ты не веришь? И тут я влип в интервью с Фентоном. — Селзер сделал глубокую затяжку.
— Ну и что?
— Знаешь, кто такой Фентон?
— Лейборист, член парламента.
— Лейборист? Троцкист. Называет себя левым, сторонником «Трибюн», но ярлыки ничего не значат. Он из тех парламентариев, что живут в коммунальных квартирах, ездят на дерьмовых автомобилях и пишут на клозетной бумаге. Понял?
Стрейндж кивнул.
— Ну, я пригласил его для передачи. Приглашение он принял. Чертовски удачный ход. Он никогда раньше не был в телестудии. По его понятиям, это — коварный трюк капиталистов, чтобы сбить массы с революционной тропы. Возможно, он был прав, но прийти пообещал потому, что я «экстремист» и не похож на остальных. Понимаешь?
Стрейндж кивнул головой.
— Но подлинная причина приглашения заключалась в том, что мне сообщили…
— Сообщили? Кто?
— Надежные ребята, — уклончиво ответил Селзер.
— Какие ребята? — наседал Стрейндж.
— Слушай, — заволновался Селзер, — я не могу расколоться, понял? — В голосе его прозвучало беспокойство. — Замнем. Мне намекнули, что у Фентона открыт счет в швейцарском банке, капиталы вложены в прачечные и бог знает во что еще. Вдобавок высказывались предположения, что он замешан в торговых сделках между Востоком и Западом. По крайней мере, я получил кое-какие подтверждения.
— Письма, банковские счета или что-то вроде этого?
— Да-а. Фрэнк, ты говоришь как Листер. Не надо. — Гася окурок о ковер, Селзер умолк. — Разумеется, я вставил факты в передачу и вызвал обычный скандал. Но в отличие от других он подал на меня в суд за клевету, диффамацию и бог знает за что еще. Впервые в жизни я ошибся.
— Он выиграл дело, не так ли? — Стрейндж смутно что-то припоминал.
— Иначе я бы тут не оказался. — Селзер жестом указал на беспорядок вокруг. — Он выиграл, а компания отказалась заступиться за меня. Им было наплевать, ведь я попался. Я это пережил. Я стал никому не нужен, выложился, насолил каждому, износился. Отличный предлог, чтобы меня вышвырнуть.
— А что стало с Фентоном?
— Факты его приперли к стене.
— Почему?
— На суде всплыло, что он когда-то якшался с террористами.
— Фентон?
— Именно. Мирный революционер себе на уме и прочее.
— У вас, видать, были отличные адвокаты.
— Да-а. Тогда я мог себе позволить такую роскошь. Они были хорошо проинструктированы. На самом деле все было не так страшно, как выглядело. Фентон был членом левацкого комитета. Когда его туда втянули, там занимались просто агитпропом. Знаешь, плакаты на рынках по утрам в субботу, случайные демонстрации. Лишь потом они стали прибегать к насилию.
— А что случилось?
— Горстка экстремистов, вдохновленная Баадером-Майнхоф, приступила к действиям. Взрывы в пабах, перестрелки. А когда их накрыли, Фентон сел в лужу перед избирателями. Он всегда следовал строго революционной идее о крахе британского общества под тяжестью собственных внутренних противоречий. Я проиграл в суде, но он потерял всякое доверие.
— Именно этим интересовался Листер?
— Да-а. Каждой подробностью. Сказать по правде, мне было больно. Все случилось не так давно. Рассказывать — словно переживать заново.
Стрейндж наблюдал за угасанием стареющей звезды после кратковременной вспышки. Селзер покрылся испариной, руки у него дрожали. Он прокручивал свое прошлое как любительский фильм, но огни погасли, и он снова на дне в ожидании грядущей катастрофы. Стрейндж обдумывал услышанное.
— Когда состоялось интервью с Фентоном? — спросил он.
Селзер назвал дату. Почти три года назад.
— При вашей вторичной встрече интересовался Листер еще чем-нибудь?
— Нет.
Стрейндж быстро подался вперед.