В те дни на Востоке
Шрифт:
– Верно! – смеялись солдаты. – Ворон ворону глаз не выклюет! Внезапно утреннюю тишину нарушила дальнобойная артиллерия.
По небу с шумом неслись снаряды и где-то впереди за сопками взламывали оборону «противника».
– Ничего себе, дают огонька! – посматривая в небо, говорил Веселов. – На западе под такую «музыку» в настоящий бой идут, а мы все в войну играем.
– А в бою тоже так стреляют? – спросил Вавилов, впервые услышавший вой снарядов.
– Так, – ответил Веселов, – только раз в сто побольше и не только через тебя, но и в тебя.
От
В небе показались самолеты, которые направились в сторону двугорбых сопок, где оборонялся «противник». Сзади послышался рокот – подходили танки.
Поступила команда: «Занять исходный рубеж для наступления.»
Подразделения полка выдвинулись широким фронтом и залегли.
Подошли танки. Автоматчики пропустили их вперед и побежали за ними. Немного отстав, двигались минометчики, пулеметчики, бронебойщики. Катили пушки-сорокопятки батарейцы.
Батарейцам было тяжело.
– Что, боги войны, отстаете? – кричал Веселов.
– Куда спешить? И отсюда достанем. Это вам надо вперед – в атаку скоро!
– Тогда мы и без вас обойдемся!
– А кто вам танки, пулеметы уничтожит?
– Вот Прасковья Бронебойновна, – показал Костя на ружье, которое несли бойцы.
С высоты открылся массированный огонь.
– Ложись! – закричали командиры.
Бойцы падали в снег, но укрытие рыл себе не каждый.
– Бронебойщики, окопаться! – командовал Арышев.
– В бою об этом не напоминают, – сказал Быков, лежавший по соседству. – Помню, брали мы село Балбасовку. Немцы близко подпустили нас. Потом как начали поливать из пулеметов. Мы зарылись в снег. А село приказано взять. Тогда двинулись по-пластунски вперед. Ползем, руками и головой снег разгребаем. Метров пятьдесят пропахали и атаковали село.
Вновь загромыхала артиллерия, чтобы подавить «ожившие» огневые точки.
– Берегут нас, зря не бросают под огонь, – смеялся Быков. В небо взвилась красная ракета. Командиры вскочили.
– В атаку, вперед!
Солдаты недружно вставали и бежали на «вражеские» позиции. Линия наступающих получилась слишком изломанной. Только передовые подразделения приблизились к проволочному заграждению, подкатила легковая машина. Вышел командир дивизии и приказал вернуть полк для повторной атаки.
Неохотно возвращались на исходные позиции солдаты. Всем казалось, что командование слишком придирается, что действовали они неплохо.
– Конечно, что не фронт, – рассуждал Быков. – Там любая операция будет оценена, если завершится победой. А здесь условности: одному кажется так, другому – этак. Всегда ошибки найдут.
Арышеву вспомнилась присказка.
– Говорят, один генерал, обсуждая тактические занятия с офицерами, дал плохую оценку действиям их солдат. Офицеры обиделись. Тогда генерал им сказал: «На эту высоту я наступал двадцать пять раз и только раз получил хорошую оценку». А мы хотим, чтобы нас с первого раза оценили. Не зря Суворов говорил: «Больше пота на ученьях, меньше крови
– Это тоже верно. Дай только нам поблажку…
Глава восьмая
Померанцеву приснился сон. Будто в воскресный вечер он вернулся из командировки в свой полк. В наглаженных брюках пришел в клуб. Там, как всегда, людно. Веселов играет на баяне, все танцуют. Иван останавливается в сторонке и незаметно наблюдает за танцующими. Капитан Пильник медленно кружит свою супругу, словно топчется на одном месте. Сидоров напротив, как вихрь, носится по кругу со своей врачихой-женой. А это кто так плавно выписывает круги, слегка придерживая партнершу за талию? Арышев. С кем это он? С Евгенией. Только почему-то ее лицо необычно грустное, заплаканное. А черные волосы стали седыми, и зачесаны как-то небрежно. Оказывается, что не Женя, а его мать. Она приехала в полк, конечно же, к нему. Арышев что-то неприятное рассказывает ей, потому что часто закрывает глаза и качает головой. Иван догадывается: речь идет о нем.
Кончается танец. Около матери собираются офицеры: Быков, Воронков, Арышев и Смирнов с командиром полка. Воронков держит в руке какую-то книжку и говорит, обращаясь к матери:
– Вот полюбуйтесь, каким литературным шедевром порадовал нас ваш сын. – Он открыл книгу и зачитал несколько фраз.
– Раньше вы не замечали за ним таких талантов? – спрашивает Миронов.
Мать, прикрыв глаза платочком, захлебывается слезами. Потом в исступлении кричит:
– Я отрекаюсь от своего сына! Будь он проклят…
…В испуге Иван проснулся, вскочил с постели, включил свет. На столе лежит злосчастная книжка в тонком переплете с изображением восходящего солнца, недавно вышедшая из печати.
Дрожащей рукой Иван берет из пачки сигарету, закуривает, снова в испуге смотрит на книжку. Как он рассчитывал на нее! Деньги, слава. И вдруг этот неожиданный страх? В Харбине книжка не по душе пришлась некоторым русским эмигрантам. А в редакции газеты «Харбинское время», куда он часто заходил, его даже высмеял один старый журналист.
– Книжечка-то, милостивый государь, не ваша. Нехорошо присваивать чужой труд, если даже вы его перекроили по-своему.
Иван изрядно трухнул, услышав такое. Он боялся, что в газете появится разгромная рецензия. Но Родзаевский успокоил его: никто этого не посмеет сделать, потому что японская цензура не допустит.
«Но как они узнали, что это переделанная книга?»– думал Иван. Будучи уверенным, что никто ничего не узнает, он несколько месяцев корпел над переделкой повести Бориса Лавренева «Гравюра на дереве». В повести Лавренева рассказывалось о том, как участник революции комиссар Кудрин после окончания гражданской войны собирался работать преподавателем рисования на факультете живописи (к этому у него было призвание), но председатель губкома назначил его директором треста «Росстеклофарфор». Кудрин на время смирился со своим положением и несколько лет работал директором. Но затем у него созревает твердое решение уйти с высокого поста и отдаться искусству.