В тени алтарей
Шрифт:
Он хотел было подойти и узнать, когда приезжают господин барон с супругой, но удержался. Разве не интереснее ждать и надеяться день за днем, чем знать точный срок и иметь перед собой скучный, ничем не заполненный промежуток времени? В тот день он долго лежал на берегу озерца, следя за плывущими с запада облачками, а поднявшись, снова увидел их отражение в гладкой поверхности воды.
Баронесса еще не приехала, когда Васарис получил письмо из Науяполиса. Супруги Бразгисы приглашали его на крестины сына и просили быть крестным отцом. Поехал он неохотно, так как все
У Бразгисов он застал каноника Кимшу. Старик обрадовался ему и расцеловал в обе щеки. Потом отстранил немного и, держа руки на плечах, оглядел с головы до ног.
— Ну, платунасовские хлеба тебе впрок не идут. Все не здоровеешь… Побледнел. Лицом возмужал, все черты стали резче, в глазах этакое вдохновение… «В стихах цвела надежд отрада…» Эхе-хе!.. Ну, поди познакомься с будущим крестником.
Госпожа Бразгене выглядела теперь совсем иначе, чем в последнюю их встречу. Она вновь стала почти прежней Люце. Стан ее был строен и тонок, лицо блистало молодостью и красотой, глаза сияли радостью и счастьем.
— Вот увидите, он вовсе не такой маленький, — говорила она, ведя Васариса к сыну. — Растет прямо на глазах. Йонас говорит, он похож на него, а мне кажется, на меня. Ну, скажите, на кого он похож?
Васарису казалось, что ребенок ни на кого не похож, но из желания угодить матери он посмотрел на нее и на сына и сказал:
— Конечно, на вас. И овал лица, и губы…
— И глаза, главное, глаза! Пусть только он проснется. Тогда увидите!
Ребенок лежал в кроватке, потонув среди подушек и кружев. Он спал спокойным младенческим сном и казался очень забавным со своим крохотным носиком, оттопыренными губками и мягкими редкими еще волосиками. Мать не утерпела, — начала поправлять одеяло и подушки — и ребенок проснулся. Он зачмокал губами, открыл глаза, сморщился и сделал гримасу, похожую на улыбку.
— О, наш мужчина улыбается! Он всегда улыбается, когда хорошо выспится… — И она начала лепетать ему слова, которые может найти только молодая мать для своего первенца.
— А теперь оставьте нас одних, — обратилась она к Васарису. — Нам надо покушать перед таким важным делом…
Она сама кормила сына. Васарис вышел. Крестины должны были состояться здесь же дома, перед обедом. Одной из первых явилась восприемница. Затем прибыли капеллан Лайбис и прелат Гирвидас. Пришли еще несколько знакомых господ и дам.
Васариса немедленно познакомили с кумой. Его давно уже заинтриговали обещания госпожи Бразгене, что кумой будет необыкновенно симпатичная и красивая дама, которая успела заочно влюбиться в него. И вот он увидел, как в гостиную вкатилась еще не старая, но невероятно толстая женщина. Она была в черном платье, украшенном черным стеклярусом, отчего белизна ее лица приобретала какой-то меловой оттенок. Все здесь, видимо, ее знали, со всеми она держалась запросто, и с приходом ее в гостиной стало оживленнее. Когда доктор Бразгис представил ей ксендза Васариса как будущего кума, она стала изъявлять свое удовольствие так
— Ах, ксендз Васарис!.. Поэт!.. Какое счастье!.. Я так давно хочу с вами познакомиться!.. А теперь мы кумовья!.. Вы подумайте! Породнимся!.. Вы должны прочесть нам стихи!.. Сымпровизируйте что-нибудь!.. Такое важное событие!..
Васарис покраснел, не зная, как отвечать на такие агрессивные комплименты кумы и выйти из смешного положения. Ему было досадно, что Люция вздумала свести его в пару с этой голосистой толстухой. Однако подошло время крестить, и кума укатилась в спальню одевать младенца.
Церемония крестин, совершаемая на дому, оказалась более торжественной, чем в костеле. В гостиной на столике было разложено все необходимое для обряда. Каноник Кимша облачился в красивый кружевной стихарь и расшитую шелком эпитрахиль и стал ждать восприемников с младенцем. Гости столпились вдоль стен. Наконец двери столовой распахнулись, и вошли восприемники. Ксендз Васарис нес ребенка, а кума — белую крестильную рубашечку. Обряд шел гладко. Каноник Кимша громким голосом вопросил:
— Витаутас-Казимерас, — ибо родители выбрали ему это двойное национальное имя, — чего чаешь от церкви божьей?
— Веры, — ответили за Витаутаса-Казимераса восприемники.
— Что тебе дает вера?
— Жизнь вечную.
— Если хочешь войти в жизнь вечную, исполняй заповедь: возлюби господа бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, а ближнего твоего, как самого себя.
Но тут наступил момент, когда каноник вложил Витаутасу-Казимерасу в ротик «соль мудрости». Почувствовав, вероятно, непривычный вкус, младенец так заорал и засучил ногами и руками, что восприемник даже испугался. Он продолжал кричать в продолжение всех заклинаний «нечистого духа» и «окаянного дьявола», а на вопрос каноника:
— Отрицаешься ли сатаны? — крикнул с удвоенной силой.
Но восприемница, заглушая крестного сына и восприемника, гаркнула:
— Отрицаюсь.
— И всех дел его?
— Отрицаюсь.
— И всея гордыни его?
— Отрицаюсь.
Тогда каноник, сменив синюю эпитрахиль на белую, помазал его святым миром и снова вопросил:
— Витаутас-Казимерас, веруешь ли в бога отца вседержителя, творца неба и земли?
— Верую, — ответили восприемники.
— Веруешь ли в Иисуса Христа, сына его единородного, господа нашего, рожденного и страдавшего?
— Верую.
— Веруешь ли в духа святого, в святую католическую церковь, в общение святых, в отпущение грехов, в воскресение плоти и жизнь вечную?
— Верую.
— Витаутас-Казимерас, хочешь ли принять крещение?
— Хочу, — устами восприемников ответил Витаутас-Казимерас.
Тогда каноник, творя образ креста, полил ему головку водой, произнес сакраментальные слова, и Витукас Бразгис из язычника стал христианином-католиком. Потом его еще раз помазали миром, дали ему белую рубашечку — знак непорочности, зажженную свечу — символ рвения, и напутствовали в жизнь словами: