В тени алтарей
Шрифт:
Однако осуждение со стороны приходского духовенства мучило его, точно кошмар, особенно с прошлых святок, когда Стрипайтис объехал его дом. Это была сенсация для всего прихода. Многие начали избегать Жодялиса, а женщины иногда прямо в глаза обзывали его безбожником, «сицилистом». В глубине души Жодялис оставался все таким же верующим, немного суеверным мужиком, каким был и раньше. Его тянуло к дому настоятеля, и он охотнее бы увидел своего сына ксендзом, чем инженером или врачом. Поэтому, взявшись перевезти ксендза Стрипайтиса, он хотел помириться с ним и показать всем это. Поэтому
Когда христославы приехали к Жодялису, почти уж подошло время обедать. Васарис предполагал здесь долго не задерживаться. День подходил к концу, и он видел, что к вечеру еле управится. Однако Жодялис с женой затормошили его с первых же шагов. Ксендзу пришлось основательно проверить знания молитв и катехизиса у батрака, батрачки, пастушка и всех детей.
— Нет, нет! Поспрашивайте еще, — настаивал Жодялис. — Чтобы потом не говорили, будто мои дети не знают катехизиса. Что ж, что я передовой. Раз надо, значит, надо…
Когда было покончено с экзаменом по катехизису и всех оделили образками и конфетами, вошла раскрасневшаяся Жодялене.
— Ну, а теперь, ксенженька, после таких трудов пора и подкрепиться. Просим остаться у нас отобедать. Постарались приготовить, что получше.
— Но ведь к обеду нас ждет ваш сосед, — с недоумением сказал Васарис. — Как же теперь быть?
— Ну и пускай ждет. Пришло время обедать, мы и просим вас. А без обеда не отпустим, — категорическим тоном заявили хозяева и тут же начали собирать на стол.
Тогда запротестовал органист, который был на стороне соседа, но Жодялис подмигнул ему, в подкрепление схватил за руку и проворно сунул рублевку. Органист, почувствовав в горсти весомость слов хозяина, стал сдаваться и колебаться: может, и правда, лучше пообедать у Жодялиса, а напоследки закусить у соседа. С таким известием и послали к ним мальчика.
Обед был приготовлен на славу, и всё подавалось не хуже, чем в доме настоятеля. К закускам хозяин поднес настоенной на кореньях «лекарственной» водки, и ксендз должен был выпить по рюмке и с хозяином и с хозяйкой. Органист пришел к выводу, что такой напиток, пане, будет позабористей шустовского коньяка, и пил со всеми, кто только брался за рюмку.
Во время обеда неожиданно явился учитель, величайший враг настоятеля. Органист при виде его поморщился, будто хватил горького перца, и по сему случаю опрокинул еще рюмку.
— Прошу уважаемого ксендза и господ хозяев извинить меня за то, что я вторгся к вам без приглашения, — стал оправдываться учитель. — Увидел в Калнинай возле лавки вашего мальчика и узнал, что вы готовите обед к приезду ксендза Васариса. Вот я и воспользовался этим случаем, чтобы познакомиться с уважаемым ксендзом. Домой к вам мне идти неудобно, а здесь, так сказать, нейтральная зона.
Хозяин усадил его рядом с ксендзом, выпил за его здоровье и попросил закусить.
— Я ведь большой ваш почитатель, — говорил учитель Васарису. — Ксендзов, признаться, недолюбливаю,
Хозяин и остальные удивились, услыхав, что ксендз пишет в газетах, которые читает и учитель. Все помнили, что еще в прошлом году ксендз Стрипайтис проклял эти газеты и тех, кто их читает. Но органист, сидевший в другом конце стола, объяснил, что ксендз пишет в самые «порядочные» газеты.
После обеда заспешили дальше. Сосед Жодялиса был крайне обижен тем, что ксендз «так сделал», а его притворно-смиренная жена с горечью повторяла:
— Где уж нам… Жодялис побогаче, он сумел получше принять ксенженьку. Разве я так вкусно состряпаю, как Жодялене!
Хоругвеносец и все домашние не совсем успокоились и вечером, когда христославы на обратном пути заехали к ним поужинать. Ни у кого не было настроения, хотя хозяин и благодарил ксендза за то, что он не побрезговал под конец их мужицким угощением.
Когда миновали все треволнения этого дня и Васарис уселся в сани и выехал из деревни, он вздохнул полной грудью, как человек, развязавшийся с продолжительной неприятной работой. Обычно в подобных случаях он приводил в порядок разрозненные впечатления, анализировал и взвешивал их. Теперь, после целого дня, проведенного среди малознакомых людей — одних робких, других смелых до нахальства, третьих — напыщенных и лицемерных, Васарис почувствовал себя настолько измотанным и опустошенным, что сознавал только одно: кончено.
Они быстро мчались по гладкой, как стол, дороге, бойко звенели колокольчики, лошади мерно стучали копытами по белому насту, и комья смерзшегося снега отлетали в стороны. Была тихая морозная лунная ночь. Завернувшись в тулуп и подняв воротник, Васарис глядел на укороченные тени возницы и лошадей, на белеющие поля, на головокружительно-глубокое небо, блещущее бесчисленными звездами, и крупными и мелкими, и неподвижными и мерцающими, сбившимися в кучки и навек одинокими на волшебном небосводе.
Эта дорога была для него единственным воздаянием за все мучения минувшего дня.
На другой день у Васариса нашлось достаточно досуга, чтобы поразмыслить над впечатлениями от первого святочного посещения прихода. Он убедился, что они имеют очень мало общего с пастырской деятельностью. Для богатых это повод попировать, для бедняков — необходимость отдавать с трудом нажитые гроши. Что касается его самого, то он узнал, что его литературная деятельность, его стихи пользуются большей известностью, чем он хотел бы. Оказалось, что учитель читает его стихи и может прочесть их Жодялису и другим знакомым крестьянам. А они могут понять их превратно. Он вспомнил слова Рамутиса и встревожился. На каждом шагу, в любой обстановке он чувствовал, как в нем сталкивались священник и поэт. Правда, учитель выразил ему свое восхищение и одобрение, но надолго ли это? Разве его привлекали нравственные качества Васариса-ксендза? Нет. Как ксендз он нисколько не повлиял на учителя, не приблизил его к церкви.