В тени человека
Шрифт:
Дэвид приходил к нам ежедневно — пока на пальмовом дереве еще были орехи. Потом его визиты прекратились. Но он появился снова, когда созрели плоды на другой масличной пальме.
Я не часто оставалась в лагере — наблюдения за одиноким самцом, жадно поедающим пальмовые орехи, не приносили мне ничего нового. Но иногда я с нетерпением ждала его прихода и испытывала особое удовольствие от того, что он так близко и совсем меня не боится.
Как-то раз я сидела на веранде своего палаточного домика. Дэвид проворно слез с дерева и со свойственным ему нарочито-небрежным видом направился прямо ко мне. Когда нас разделяли каких-нибудь три шага, он остановился и шерсть его поднялась
После этого случая я попросила Доминика выкладывать бананы всякий раз, когда он заметит Дэвида, так что теперь, даже если пальмовые орехи еще не созрели, шимпанзе иногда забредал в лагерь в поисках бананов. Но эти посещения были слишком нерегулярными, и я больше не оставалась в лагере.
Недель через восемь после возвращения в Гомбе у меня начался легкий приступ малярии. Я осталась в постели и попросила Доминика положить перед палаткой несколько бананов в надежде, что Дэвид Седобородый заглянет к нам. В то утро он действительно пришел и взял себе один банан. Когда он возвращался к кустарнику, я увидела, что там стоит второй шимпанзе, спрятавшийся в густой растительности. Это был Голиаф. Дождавшись, когда Дэвид уселся на землю и принялся за банан, Голиаф подошел и стал пристально смотреть ему в глаза. Дэвид закручивал вокруг своей нижней губы лохмотья кожуры банана и выжимал сок, иногда вытягивая кожуру вперед и глядя на нее поверх своего носа. Голиаф дотронулся одной рукой до рта своего приятеля, прося дать ему часть кожуры. В ответ на это Дэвид выплюнул кусок хорошо пережеванной массы в руку Голиафа, и тот начал ее сосать.
На другой день Голиаф вновь пожаловал к нам в гости. Я спряталась за опущенный полог палатки и подглядывала за обезьянами в небольшое отверстие. На этот раз Голиаф, не без колебаний, с распушенной шерстью, последовал за Дэвидом до самой палатки и ухватил для себя немного бананов.
Это продолжалось несколько недель, имевших для меня особенно большое значение. Теперь я ежедневно оставляла гроздь бананов около палатки. Для этого мне приходилось посылать Хассана в северную часть заповедника в деревню Мвамгонго, где он возобновлял запас бананов.
А в нашей долине тем временем созрели фиги, и мимо лагеря то и дело проходили большие группы шимпанзе. Часть дня я проводила возле фиговых деревьев, а остальное время — в лагере, в ожидании Дэвида. Он наведывался почти каждый день. Голиаф тоже вскоре стал постоянным посетителем, позже к ним присоединился Уильям.
Как-то Дэвид пришел один, и я решила дать ему банан прямо из рук. Он приблизился ко мне, шерсть его поднялась, и вдруг он издал мягкий горловой звук, похожий скорее на кашель, судорожно вздернув при этом вверх подбородок. Это была мягкая форма угрозы. Вслед за тем он резко выпрямился, стал переминаться с ноги на ногу и, не теряя при этом важного вида, похлопал одной рукой по стволу пальмового дерева и лишь тогда очень осторожно взял у меня банан.
Голиаф прореагировал на мою первую попытку дать ему из рук банан совершенно иначе. Шерсть его тоже поднялась дыбом, он схватил стул и бросил его, едва не сбив меня им с ног. Потом залез в кусты и, сверкая глазами, сердито поглядывал оттуда на меня. Прошло довольно много времени, прежде чем он стал вести себя в моем присутствии так же спокойно, как Дэвид.
Наконец-то я могла вести регулярные наблюдения за отдельными животными! А ведь раньше мне казалось это совершенно недостижимым. В своих ежедневных передвижениях шимпанзе никогда не пользуются какой-то определенной дорогой, поэтому я могла встретить одних и тех же животных не чаще одного или двух раз в месяц, да и то если путь их кочевки случайно пересечется с маршрутом моей вылазки в горы. Исключение составляли лишь короткие промежутки времени, когда созревали плоды на том или ином дереве. И вот теперь я могла постоянно следить за поведением Дэвида, Голиафа и Уильяма в лагере и их взаимоотношениями между собой. Кроме того, я часто наблюдала, как ведет себя каждый из них в группах шимпанзе, питающихся плодами фиговых деревьев в нашей долине.
Именно в это время я начала подозревать, что Голиаф, по-видимому, занимает высшее по рангу положение среди самцов шимпанзе на этом участке; впоследствии это действительно подтвердилось. Если Уильям и Голиаф одновременно приближались к одному и тому же банану, Уильям всегда пропускал Голиафа вперед, и тот захватывал плод. При встрече с другим взрослым самцом на узкой лесной тропке Голиаф никогда не уступал дороги. Присоединившиеся к группе обезьяны почти всегда первым приветствовали именно Голиафа.
Однажды я своими глазами видела, как он согнал самку с ее гнезда и занял его. Эту сцену я наблюдала с Вершины, когда уже почти совсем стемнело. Молодая самка построила большое гнездо из листьев и улеглась спать, уютно свернувшись калачиком. Вдруг Голиаф вскочил на соседнюю с ней ветку, встал во весь рост, ухватился руками за верхнюю ветвь и начал неистово раскачивать ее туда-сюда над головой самки. Та с громким криком выскочила из гнезда и исчезла в темном кустарнике. Голиаф сразу успокоился, забрался в освободившееся гнездо и улегся, загнув под себя свежую ветку. А изгнанная самка принялась поспешно сооружать новое гнездо.
Уильям с длинной верхней губой, рассеченной шрамами, очевидно, стоял на самой нижней ступени иерархической лестницы. Если какой-нибудь взрослый самец проявлял агрессивные намерения по отношению к нему, Уильям тотчас жестами и позой пытался выразить подчинение и покорность: протягивал руку, чтобы дотронуться до более сильного по рангу собрата, или, негромко похрюкивая, униженно ползал перед ним. При этом у него оттягивались назад уголки губ и зубы обнажались в нервном оскале. Сначала Уильям и в лагере вел себя очень боязливо. Когда я впервые предложила ему взять банан у меня из рук, он был в полном смятении — долго пристально смотрел на банан, потом начал раскачивать ветку и, наконец, жалобно похныкивая, уселся на землю. Я не выдержала и положила банан перед ним.
Значительно труднее было выяснить положение Дэвида Седобородого в стадной иерархии. В те далекие дни я знала только, что он обладает спокойным и кротким нравом. Если Уильям или кто-то из молодых самцов приближался к нему, жестами выражая свою покорность, Дэвид сразу же старался успокоить их: касался рукой туловища или головы другого животного, быстро обыскивая его шерсть. Успокаивал он и Голиафа, когда тот слишком возбужденно вел себя в лагере, например при моем появлении на чересчур близком расстоянии. В таких случаях Дэвид протягивал руку и касался живота своего товарища или же несколько раз быстро гладил Голиафа по руке, перебирая пальцами шерсть. Такие жесты, казалось, почти всегда достигали цели и успокаивали возбужденного самца.