В тени невинности
Шрифт:
Я отправил в толпу еще несколько петард. Воспользовавшись шансом, выскочил из комнаты, попутно тратя патроны на самых стойких зараженных. Они цеплялись ко мне своими жилистыми руками, пытались повалить меня на пол, тянули с такой неистовой силой, что оторвали капюшон куртки. Уже на лестнице я кинул в центр коридора последнюю петарду, чтобы отвлечь погоню яркими огоньками и шумом.
На самом деле я впервые самостоятельно использовал петарды как средство для отвлечения внимания. Раньше мне не верилось, что зараженные, подобно безмозглым болванчикам, будут послушно следовать к источнику звука. Теперь
Я выбрался из торгового центра. Выбрался живым. У меня не осталось ни петард, ни патронов, даже свой фонарик я умудрился оставить где-то в подвале. Но возможно ли описать счастье человека, спасшегося на волоске от гибели?
Мне хотелось кричать, вот только не получалось. Я поднес руку к шее, приказывая себе успокоиться. Только не сейчас. Только не снова.
Впервые я потерял голос, когда мне было двенадцать. Долго не мог с тех пор говорить, пока Освальд не взялся за мое обучение. Он научил контролировать агрессию, страх, не судить по внешности и никогда не позволять эмоциям брать верх. Но возможно ли научиться полностью подавлять свои чувства?
У меня так и не получилось. И плата за это – голос.
Домой я вернулся в совершенно растерянных чувствах. Я, конечно же, был рад, что вообще вернулся, но неспособность говорить сильно давила на меня. Вот так просто страх, накрывший после встречи с зараженными, связал горло и связки. Я прекрасно понимал, что это быстро пройдет, но не мог заставить себя не переживать. Как бы я не убеждал себя, что всё позади, другая часть меня отказывалась верить.
Для начала следовало умыться и скинуть с себя потяжелевшую одежду, потом – устроиться в любимом кресле с книгой и забыть обо всем, что произошло сегодня. Было бы чудесно, но я не учел факт существования своего сожителя.
И, конечно же, в доме его не было – пришлось выйти на задний двор.
Склад для хлама, сарай, служивший курятником, огород, скрипучие детские качели и колодец – вот что собой представлял задний двор. Среди всего этого скромного убранства, на земле, заваленной ярко-оранжевыми листьями, что напоминали отблески огня, сидел маленький мальчик и с любопытством смотрел сквозь сетку на импровизированный дворик для куриц. Они, как маленькие заключенные, выбирались по утрам на территорию, огражденную со всех сторон сеткой, чтобы подышать свежим воздухом; а на ночь забирались в свою половину дощатого сарая, что я запирал с наступлением темноты.
Приблизившись к Алексу, я попытался поздороваться, но слова застряли в горле. Честно сказать, мне не хотелось с ним разговаривать, хоть и стоило отдать ему струны,
Молчать.
Почувствовав мое присутствие, Алекс взглянул на меня через плечо. Он выглядел в точности как я: потрепанным и уставшим.
– Где ты был? – одними губами спросил он.
Вместо ответа я расстегнул рюкзак и протянул ему бумажный конверт со струнами. Алекс не сразу осознал, что скрывается в упаковке. Но стоило ему понять, как серые глаза тут же округлились, и он ошарашенно уставился на меня.
– Это… мне? То есть ты серьезно ходил за струнами ради меня?
Я мотнул головой.
– Тогда зачем?
Я пожал плечами.
– Не понимаю тебя, – Алекс прижал к груди конверт и опустил взгляд. – Разве ты не должен злиться после того, как я послал тебя? Я думал, ты поэтому ушел. Не хотел больше меня видеть. У тебя есть причины.
Не знаю, раскаивался ли он по-настоящему, но мне было приятно осознавать, что он раздосадован своими поступками. Я опустился рядом с ним на колени и похлопал по плечу. Мне хотелось сказать что-то вроде: "Ты странный, но вокруг меня больше нет людей, поэтому я мирюсь с тем, что есть", однако я вновь промолчал. Думаю, Алекс понял меня без слов. Честно сказать, своей догадливостью он мне симпатизировал.
– В любом случае, – начал мальчик. – Извини за утро. Я наговорил тебе много чего. На самом деле я так не думаю, просто… Есть вещи, которые мне сложно в себе контролировать. Ты лечишь меня, кормишь, даешь ночлег. Я всё думаю, зачем ты это делаешь? И никак не могу найти ответа. Я должен тебе слишком много. Ненавижу быть должным, но боюсь, что не смогу расплатиться. Мне бы только не сделать тебе хуже.
Алекс прикусил губу, хмурясь. Я подметил, что он всегда делает это, когда находится в замешательстве.
– Хуже? – на выдохе выдавил я из себя. Напряжение медленно рассеивалось и говорить стало легче.
– Ты и сам понимаешь. Я, как черный кот, приношу одни несчастья.
– Я так не думаю.
– Правда что ли? – с усмешкой переспросил Алекс.
– Наверное.
Я прикрыл глаза, заставляя себя собраться. Но выходило только хуже: голова шла кругом и перед глазами всё расплывалось. Да и щека ужасно болела при каждой попытке открыть рот. Поэтому я нахмурился и нехотя произнес:
– Иди в дом. Сыграешь что-нибудь на гитаре.
Щеки горели не только от длинной царапины, но и от прожигающего взгляда Алекса. Я всё ждал, когда он потребует объяснения моего странного поведения, но он молчал. Долгую тишину спустя послышался шорох одежды и листьев – Алекс поднялся на ноги (не без помощи костылей) и вдруг сказал:
– У тебя смешные курицы.
– Роза, Элиза и Нора. Их имена.
Алекс грустно улыбнулся.
– Ты дал им имена.
– Да.
Я слышал, как глубоко он вздохнул, словно думая о чем-то своем, далеком и таком печальном. Мне показалось, что Алекс уже собирался идти к крыльцу, но неожиданно остановился и прислонился ко мне, мимолетно обнимая за плечи.
– Спасибо.
Обомлев, я распахнул глаза, однако Алекс отстранился и поковылял в дом. Всё произошло так быстро, что я даже засомневался, случилось ли это на самом деле.
Но мне стало тепло и хорошо, как никогда раньше.
Спустя час я уже сидел в гостиной, дремля в кресле. Сон был неспокойным: я словно застрял в несвязном бреду, не в силах разобраться, где сон, а где реальность. От этого состояния мне было плохо даже физически.
Алекс сидел на ковре у дивана и кропотливо занимался установкой струн. Его усердное сопение доносилось до меня даже сквозь сон. Но вдруг он умолк. Озадаченный, я открыл глаза и протянул к нему руку, дотрагиваясь до плеча.