В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Киллиан Ханс

– Взять хотя бы ваш метод ведения войны. Я его просто не понимаю. Вот в чем дело. Вас не заботят ни фланги, ни укрепления, ни тыловые позиции – как было во время Первой мировой. Вы руководствуетесь одним-единственным принципом: «Все будет хорошо!» Но, господин капитан, хорошо не будет; если дело и дальше так пойдет, то нет, не будет. Это мое личное мнение.

Воцаряется гробовая тишина, все не сводят глаз с капитана. Мы сверлим друг друга взглядом. Я очень хорошо понимаю, чем рискую.

В конце концов, поднявшись, я медленно и четко говорю:

– Мы тоже хотим победить, господин капитан,

не забывайте об этом! Благодарю за то, что выслушали. Но думаю, вы на меня не обидитесь, если я отправлюсь отдыхать. Уже поздно. Завтра мне предстоит тяжелый день.

Мертвое молчание. Я прощаюсь со всеми и выхожу на улицу. Коллеги в оцепенении смотрят мне вслед. Внезапно над ними нависла тень, смертельная тень надвигающейся беды.

Успехи

Половина шестого утра. Невообразимый мороз ударил с новой силой. Ртутный столбик опять опускается ниже 40 градусов. Мы хотим попытаться вырваться из окружения. Говорят, южную трассу вновь освободили, а сибиряков отбросили назад.

Густель напрасно старается запустить мотор. Он несколько раз поливал радиатор теплой водой, но безрезультатно. Только пожара под машиной не хватало. Другие водители едут прицепившись к какому-нибудь грузовику, уже прогревшемуся. Мы обкладываем двигатель горячими тряпками и просим водителя мощного грузовика помочь нам. Укрепляется стальной трос, Густель садится за руль, грузовик трогается. Поехали, постепенно двигатель набирает обороты.

Какое счастье, что мы выехали рано утром, как раз успеем к тому времени, когда откроется дорога. Шоссе действительно свободно, машина скачет по полю боя. Воронки от разрывов гранат чернеют на белом снегу. У меня немеют и коченеют ноги. Мороз пробирается по телу все выше и выше. Суставы и мышцы снова начинают болеть.

Расстояние от Алексина до Тулебли проезжаем без происшествий. Я ненадолго заглядываю в полевой госпиталь истребительной группы. Он еще не обустроен. Затем едем дальше в Сольцы в полевые госпитали, где собираемся переночевать.

Утром делаем две бронхоскопии.* [33] Между пищеводом и трахеей образовались фистулы, то есть неправильное соединение пищевода и трахеи после ранения в грудь. Подобное состояние всегда очень опасно. Частицы пищи могут попасть не по тому каналу в легкие и вызвать гнойное воспаление. В военно-полевых условиях у нас нет возможности оперировать подобные случаи. Людей необходимо срочно переправить на родину. Это пациенты для Зауэрбруха, может быть, их удастся доставить в Шарите – его клинику в Берлине.

33

Бронхоскопия – осмотр дыхательных путей с помощью вставляемой трубки.

Осмотры, операции, затем отъезд в Порхов.

– Надеюсь, удастся передохнуть несколько дней, – говорю я Густелю. – Как же я устал! Тебе тоже не помешают покой и отдых после вечной тряски. И машина пусть отдохнет.

Спать, только спать.

Просыпаемся довольно поздно, все тело ноет. Во время завтрака со мной за столом сидит один Шмидт, он хочет показать мне

удивительные почечные препараты. В полевом госпитале Порхова два человека умерли после того, как у них отказали почки. Несколько дней больные не приходили в себя. Шмидт сделал вскрытие и обнаружил нечто странное. Он рассказал, что у старшего солдата была газовая гангрена и во время транспортировки ему перелили почти три литра крови.

– Уже третий подобный случай за последнее время. Что-то тут не так, – задумчиво рассуждает он, затягиваясь своей толстой утренней сигарой.

Мы пробираемся по глубокому снегу. Полевая лаборатория расположена совсем недалеко. Она хорошо отапливается. Шмидт садится за микроскоп и показывает мне препарат.

Через увеличительное стекло видны почечные протоки. По окрашенным разрезам я вижу, что большинство мочевых каналов плотно заполнены однообразной массой.

– Черт побери! – бормочу я. – Это что такое? Неужели гемоглобин? Это гемоглобиновые фракции?* [34]

34

Гемоглобиновые фракции – цилиндры из гемоглобина.

– Совершенно верно! Конечно, такая почка больше не может работать. Человек умер от уремии, возникшей после переливания крови.

– Неутешительная картина, ведь переливание крови зачастую – последняя надежда на спасение. Да вы и сами знаете. Что же делать?

Эти наблюдения подтвердили наши давние опасения. Обсудив проблему, мы приходим к выводу, что переливание крови можно проводить только строго дозированно, опираясь на точные показания приборов. Даже несмотря на поэтапное вливание и четкое определение группы крови, организму не всегда безразлично такое огромное количество переливаемой крови.

Беседы с нашим патологоанатомом чрезвычайно важны для меня, я могу отдохнуть и расслабиться. Магическая тишина лаборатории завораживает. Какой спокойный мир по сравнению с теми ужасами, которые творятся за его пределами!

Завтра Шмидт впервые собирается предоставить мне возможность изучить анатомию средостения, чтобы разработать новый метод проведения операций в этой области. У меня до сих пор стоит перед глазами тот случай с подключичной артерией в Молвостицах, я не могу его забыть.

В госпиталях поговаривают о том, что мы с успехом накладываем швы на сосуды и оперируем аневризму. Коллеги переправляют к нам в Порхов пациентов на операцию: то одного, то другого. Только что снова сообщили о двух аневризмах бедренных артерий. Обоим случаям всего десять дней, и раненые находятся в хорошем состоянии. В более легком случае я впервые собираюсь рискнуть и сделать контрастную рентгенографию ранней аневризмы с помощью пункции непосредственно в месте пульсации. Это выходит с первого раза. Мы получаем просто выдающиеся снимки. Теперь перед хирургическим вмешательством мы можем определить, к какому сосуду относится аневризма, и получить ясное представление о размере, форме и точном расположении аневризмы, даже определить ее содержание, поскольку кровяные сгустки, находящиеся внутри, отчетливо видны на снимках.