В тени славы предков
Шрифт:
— Ага, — отозвался Павша. — Я о чём помыслил: раз князь награду сулит да на службу собрал, может, суда у него попросить на Некрута?
— Какого суда ты хочешь? — уточнил Колот.
— Судного поля. Я думал попросту убить его, ибо имею право на кровную месть, но сомневаюсь, что ещё кто-то знает о том, что Некрут убил мою мать. У меня достанет чести не убивать его тихо, но тогда его родичи будут охотиться за тобой, как за старшим в нашем роде.
— Такая гадина, как Некрут, заслужила, чтоб её забили
— Если он не признается перед Владимиром?
— Он не признается.
— Не признается, — согласился Павша, — но если придёшь ты, расскажешь, как он выбил матери глаз… Мы позовём других родичей и друзей, мы ведь многих знаем в Древичах, где живёт Некрут.
— Да, — коротко ответил Колот, размышляя над тем, что предложил Павша, — я попрошу Блуда, чтобы он передал мой перстень, который дал мне Святослав за убитого бека. Если Владимир уважает своего отца, то перстень поможет нам его убедить.
Павша усмехнулся, вспомнив княжескую охоту под Полоцком.
— А я ведь Ярополку на ловах жизнь спас, — сказал он, — тур его едва не забодал. Если бы Ярополк остался на столе, то, глядишь, всё бы лучше было для меня.
— Как Род бы указал, — уклончиво ответил Лапа, — придёт время, и здесь выберешься. Блуд, вишь, в чести оказался.
— Такой чести не надо, — возразил Павша, — Блуда предателем считают. Посмотри: кмети его вполуха слушают. Долго он не просидит в воеводах.
Колот не только замечал, но и выслушивал старых соратников, глухо сетовавших, что их ведёт человек, нарушивший клятву своему государю. Если бы не опыт кметей, без лишних указаний знавших, что от каждого требуется, если бы Красный был жёстче в своих наказах, то вряд ли он смог бы руководить ратью. Блуд, сам чувствуя отчуждение, не наседал, в мелочах полагаясь на тех, кто не отвернулся от него.
— Знаешь, — вдруг сказал Павша, — не нужно нести никому твой перстень, я сам попробую переговорить с князем.
В сгустившейся тьме пропел рог, перекликнулись дозоры, старый и новый, сменяя друг друга.
Глава пятьдесят восьмая
Вместе с уходом варягов кончалось размирье, неся на землю отдых и спокойствие. Возращавшаяся в Киев рать встретила лодьи русских купцов, что, дождавшись ухода варягов, спешили в Херсонес и в Царьград на зимний торг.
Вернувшуюся рать встретил сам Владимир, поблагодарив кметей за службу, раздав по обещанной полугривне и восемь братин с пивом, пригрозив:
— Если братчину устроите, без озорства мне тут!
— Не журись, княже! Не варяги какие-нибудь…
Белый день ещё не закончился, когда кмети густо набились в молодечную. В небе погромыхивало, обещая хороший сильный дождь. В дружинной избе пришедшие с похода перемешались с остававшимися в городе, там и сям слышались солёные шутки и смех, от кислого духа мужских немытых тел выедало глаза. По рукам заходили чары и чаши. Небо над избой разорвалось громом, по крыше часто и настойчиво зашелестел дождь, гомон в молодечной стал ещё сильнее.
— Пока мы варягов провожали, вы тут жиров успели нагулять!
— Ништо, в плясе сегодня растрясёмся!
— Князь молодец, речь нам сказал, как Святослав делал.
— Князь тот молодец, Малфриду-колдовку в дом взял, теперь баб у него, как блинов на Масленицу.
— Видал я Малфриду — страшна как кикимора, такую в голодный год не восхочешь.
— Князь наш до баб яровит зело, говорят, что если седмицу без бабы пробудет, то лошадь покрыть готов!
— Ты язык попридержи, Дрозд, не то отрежет тебе его кто-нибудь!
— Я чо! Ничего я, люди говорят! — под ржание дружинников оправдывался Дрозд.
— Парни, идём на улицу, дождь закончился!
— Тащи столы!
Столы, за которыми снедали в молодечной, подхватив, понесли наружу.
Павша, уже слегка хмельной, полной грудью вздохнул посвежевший после дождя воздух. Весело-хмельной Бажен с хлопком обнял друга за плечи:
— Сбежать решил к зазнобе? Выпьем с дружиной, завтра повидаешься.
На мгновение поддавшись искушению, Павша отрицательно помотал головой:
— Не последний раз видимся, я должен навестить Добронегу.
— Как знаешь, — обиделся Бажен и пошёл к шумящим друзьям. Снова запорхали по рукам черпаемые в братинах чары. Кметь, по имени Певша, гусляр, пришедший из похода, с присущими молодости жаром и талантом сказителя рассказывал о разорённых варягами селениях. Дружинники, распалённые рассказом и хмелем, легко перешли с веселья на злость, и кто-то предложил:
— Идём дубасить варягов! Среди них есть те, кто перешёл после мира с ними, а значит, наших зорили!
Мысль тут же была подхвачена. Старые воины, не раз в молодости дурившие и знавшие, что ничем хорошим это не кончается, пытались отговорить, но легче было в море остановить бурю. Насилу убедили не брать оружие. Тут сообразили многие: если дойдёт до крови, то князь запросто может казнить.
С криком, а кто и с песней шли к шатрам — дружинную избу для иноземной дружины ещё не построили, пока только возили лес. Варяги тут же смекнули, в чём дело, и, тревожно перекрикиваясь, стали собираться для отпора. Приметив, что русичи пришли без оружия, иноземцы, кто взял, отнесли его обратно.