В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора
Шрифт:
Раз за разом на полковничьем смотре мы дружно выталкивали своим командиром Минькина. Он бодро выходил вперед, изображая свирепое выражение на загорелой физиономии. Картавым голосом, в котором буква «р» звучала как дребезжащая «г», командовал:
– Гавняйсь! – Тональностью ниже добавлял, с лукавой улыбкой: – Игоды!
Полковник напряженно вслушивался в его команду и огорченным голосом комментировал:
– Не слышу четкого и боевого задора в голосе будущего офицера!
Минькин весело отвечал:
– Вы пгавы. Как ни стагаюсь, все гавно лучше не получается. Газгешите стать в стгой!
Полковник безнадежным взмахом руки отпускал Минькина и упавшим голосом говорил:
– К сожалению, мой друг, вам не суждено стать настоящим офицером.
Минькин,
– Товагищ полковник, это самое большое огогчение в моей жизни!
На смену Минькину выходил вперед Ломаченко. Он бодрой поступью, чеканя шаг, отдавал честь полковнику. Затем круто поворачивался ко всем и громовым голосом начинал командовать. Полковник с довольной улыбкой отмечал:
– У вас блестящая перспектива, если в будущем надумаете стать офицером.
Лом с лукавой улыбкой отвечал:
– С детских пеленок мечтаю об этом, товарищ полковник!
Не улавливая нотки иронии в голосе Лома, полковник ставил его всем нам в пример:
– Я готов рекомендовать вас к поступлению в академию.
Лом, нарочито скромно потупив взор, отвечал:
– Буду безмерно счастлив, товарищ полковник!
Забавно выглядел и Карп в роли командира. Согнувшись в три погибели, он нерешительно выходил вперед. Протирал очки и обязательно несколько раз запускал указательный палец правой руки поочередно в каждую ноздрю. Команды подавал монотонно-тоскливым голосом. Было ощущение, что в это время он витал где-то в заоблачной выси.
Полковник морщился и отмечал:
– К сожалению, вы не сможете военную службу сделать былью.
Карп кивал и тяжело вздыхал:
– Это приносит мне невыносимые страдания…
Остальной командный смотр, включая меня, проходил по усредненному баллу, без ярких проявлений способностей к военному делу.
Более живо и интересно проходили занятия по маскировке и инженерному монтажу понтонных переправ.
После окончания института судьба разбросала нас по всей необъятной стране. Большинство осели в ненасытной на архитекторов Москве. Карп и Лом стали маститыми чиновниками в экспертном Управлении при главном архитекторе Москвы. Бравый солдат Минькин посвятил себя высшему архитектурному творчеству. Он участвовал в возрождении Царицына – Сталинграда – Волгограда.
На протяжении последующих десятилетий, при встречах и дружеских объятиях в Союзе архитекторов, на конгрессах и конференциях, мы с ностальгией вспоминали также и эпизоды прохождения военных сборов в подмосковном Нахабино.
«Дипломка “на Трубе”»
Поздней осенью весь наш старший курс был переведен из основного учебного корпуса в «дипломку “на Трубу”». Так называлось второе здание института, расположенное на Трубной площади. Здесь все было приспособлено для учебного процесса выпускных курсов, включая дипломный проект. Напротив дипломки, на другой стороне внутреннего двора размещался популярный ресторан «Узбекистан».
Для нас это было невыгодное соседство. Раздражающие запахи аппетитной узбекской кухни неотступно преследовали вечно голодных студентов в самых отдаленных закутках дипломки. Невыносимо становилось в теплые месяцы года. На ухоженную лужайку, недалеко от наших открытых окон, выносились столы под разноцветными зонтиками. Ресторан посещали состоятельные клиенты. Цены там были недосягаемые для простых смертных. Между столиками важно расхаживал директор. Он напоминал самодовольного толстого борова в яркой тюбетейке и красочно расшитом халате. Фамилия его была Розамбаев. Мы несколько раз обращались к нему с просьбами организовать недорогое, доступное студентам питание, когда в ресторане нет других посетителей. Но получали презрительный отказ. В отместку при каждом удобном случае хором выкрикивали хлесткие эпиграммы в его адрес. Он в ярости размахивал кулаками и посылал нам проклятия на корявом русском языке. К счастью, его вскоре сменил новый директор, с которым мы нашли общий язык. Он нас подкармливал по доступной цене. Хоть и «объедками с барского стола»,
Дипломка была завершающим этапом шестилетнего вхождения в профессию архитектора. Впереди – восхождение по ее крутым ступеням. Уверенность, что я готов к этому, подкреплялась опытом преодоления трудностей и полученными учебными и трудовыми навыками.
А пока я ежедневно с Тихого тупика мчался в шумную дипломку. Из нее, на лекции маститых профессоров, все перемещались в аудиторию главного учебного корпуса. Несмотря на плотный график учебы, студенты успевали влюбляться и даже до окончания института заводить семьи. У многих (к счастью или несчастью) имелось надежное родительское подспорье. У других, таких как мы с Ильей, этого не было. Тем не менее инстинкт и молодость брали свое.
Я не жаловался на отсутствие интереса ко мне женского пола. Одно из увлечений запомнилось надолго. Илья стал встречаться с яркой девушкой. Ирина заканчивала Московский инженерно-строительный институт, где преподавал ее отец – профессор Фальковский. Илья помогал ей красиво оформлять дипломный проект. По закону подлости ему пришлось лечь в больницу: обострилась хроническая астма. По его просьбе эстафету помощи подхватил я. Почти ежедневно стал приезжать в большую квартиру Фальковских на Земляном Валу. Приходилось задерживаться до полуночи из-за большого объема чертежных работ и близившейся защиты диплома. Иногда мне предлагали переночевать. Ирина была не робкого десятка. Не опасаясь родителей, бесшумно, как ночная тень, появлялась в моей временной спальне. Она же первая заявила, что наконец встретила своего мужчину. Я задал вопрос:
– А как же мой друг Илья? Ведь вы с ним серьезно встречаетесь?
Ирина решительно ответила:
– Мы с ним всего лишь друзья. Я ему уже сказала, пусть он на большее не рассчитывает.
При посещении Ильи в больнице я не скрыл от него наш разговор с Ириной. Он подтвердил правдивость ее слов. С тоской в голосе произнес:
– У нее слишком сильный характер. Если что, согнет в бараний рог. Ты крепче меня. Может быть, сумеешь укротить ее нрав.
Укрощать строптивую, даже при влюбленности, не входило в мои планы. Не прельщала перспектива и примкнуть к запуганным мужчинам: отцу семейства и мужу старшей сестры. Атмосфера дома Фальковских была пропитана духом агрессивного матриархата. Резкая, грубая и бескомпромиссная мама Ирины производила на меня гнетущее впечатление Салтычихи. Судя по всему, Ирина была ее молодой копией не только внешне. Я понимал, что перспектива стать членом этой семьи для меня равносильна самоуничтожению. Наши отношения с Ириной постепенно стали сходить на нет. Вскоре она удачно вышла замуж за молодого военного, окончившего академию, и уехала с ним на Дальний Восток.
После расставания с Ириной более серьезные чувства я испытал к соученице по институту. Скромная, застенчивая, малоразговорчивая и хорошо воспитанная, она чем-то приглянулась мне. Внешне она смахивала на грустную Мадонну. Снисходительная кличка Спящая красавица точно соответствовала ее внешним и внутренним данным. Звали ее Муся. Отец ее был известный скульптор Зиновий Виленский [69] . Она притягивала меня как магнит. Но мне с трудом удалось привлечь ее внимание. Постепенно я почувствовал, что мои усилия дают результат. Она стала ко мне привыкать и медленно раскрывать глубину своей одаренной души. Родители Муси проживали недалеко от института в районе Мясницкой (тогда переименованной в улицу Кирова). Я довольно часто, после занятий, провожал Мусю до подъезда старинного дома. Однажды, к моему удивлению, она пригласила зайти. Промелькнула мысль, что это неспроста.
69
Виленский Зиновий (Залман) Моисеевич (1899–1984) – советский скульптор. Народный художник СССР (1980). Лауреат Сталинской премии второй степени (1948). Выходец с Украины (Черниговская область). Работал в жанре монументальной скульптуры и скульптурного портрета.