В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

Галкин Даниил Семенович

Поезд в Хельсинки отходил с Ленинградского вокзала около полуночи. Рано утром в Выборге сверхбдительные пограничники выставляли заспанных пассажиров из купе и проверяли багаж по полной программе. При этом, за редчайшим исключением, не проявляли долгожданного воспитания и культуры общения.

С финской стороны (станция Вайниккала) пограничники и таможенники были корректны и улыбчивы. Стараясь не тревожить пассажиров, оставляли их в купе, быстро выполняли формальности пересечения границы с неизменным «терве туло» («милости просим») и «китос» («спасибо»). Больше всего их интересовало количество ввозимой валюты и спиртного. Обычно верили на слово. Но иногда, видимо, опираясь на чутье и опыт, усомнившись в правдивости, просили все это показать. Излишки спиртного вежливо

конфисковывали.

Граница служила линией разительных контрастов. Неопрятные и замусоренные участки вдоль железной дороги сменялись идеально вычищенными, ухоженными пейзажами Южной Финляндии. Ледник оставил после себя многочисленные водоемы. По официальной статистике, их в Финляндии около 190 тысяч. Природу жители Страны тысяч озер трепетно оберегают от загрязнения. Леса здесь любовно называют «зеленым золотом». К их состоянию также относятся очень бережно. Поэтому из окна поезда казалось, что мы пересекаем ухоженные национальные парки.

Населенные пункты по пути выглядели современно и красочно. Этому впечатлению способствовала функциональная четкость и правдивость финской архитектуры. Преобладали светлая облицовка и окраска строений в теплые тона, что гармонично сочеталось с окружающей природой. Живописно смотрелись отдельные группы построек на открытых пространствах (чаще всего хутора). Даже гранитные валуны, которые ледник щедро разбросал вокруг, финские умельцы с большим мастерством умудрились включать в единую композицию застройки.

Ни в первый раз, ни в последующие поездки я не обнаружил развалюх без коммунальных удобств даже в самых отдаленных и небольших населенных пунктах. В них в миниатюре воспроизводился комплексный градостроительный комфорт, присущий большому городу. Поэтому жители там не ощущали себя ущемленными и обделенными. Магазины, переполненные продовольствием, ничем не отличались от ассортимента столицы. Совершенно отсутствовали очереди, без которых наш социалистический быт был немыслим. С самого момента появления на свет очередь цепко впивалась в каждого будущего строителя коммунизма. Об этом очень образно и тонко написал талантливый архитектор (один из авторов застройки Зеленограда) Феликс Новиков [118] в сборнике басен, стихов и эпиграмм «Слеза и смех». Он издал его после краха перестройки, в 1992 году. Стихотворение называлось «Караул»:

118

Новиков Феликс Аронович (род. в 1927 г.) – заслуженный архитектор РСФСР (1982).

Лишь человек на свет явится,Он тотчас в очередь встает,За местом в ясли он толпится,В детсад тотчас встает в черед…Досуг не тратим мы без толка,Из магазина в магазин,Ведь ноги кормят нас, как волка,Мы все за чем-нибудь стоим.И мы давно всех обогналиНа душу населенья в том,Что уж полжизни отстоялиЗа мясом и за молоком…За кражу вору срок дается,Чтоб вновь чужого не стянул,Не день, не годы – жизнь крадется,Кричите громко: «Караул!»

В те годы контраст нашего уровня жизни в сравнении с Финляндией по всем показателям был вопиюще несопоставимым. А ведь в период почти векового вхождения в состав Российской империи она считалась провинциальной Чухонью. Несмотря на это, даже тогда ее территория сильно отличалась. Это очень красочно и образно описано в книге «Капитальный ремонт» Леонида Соболева. Всероссийский обыватель, попадая в Гельсингфорс (Хельсинки) 100

лет назад, «…чувствует себя не дома, здесь он – всегда в гостях. Он старается идти по улице не толкаясь, он приобретает неожиданно вежливый тон и даже извозчику говорит “вы”. Он торопливо опускает пять пенни в кружку, висящую в входной двери в трамвай, опасаясь презрительно безмолвного напоминания кондуктора – встряхивания кружкой перед забывчивым пассажиром. Чистота уличных туалетов его ошеломляет, и он входит в их матовые стеклянные двери, как в часовню – молча и благоговейно. Он деликатно оставляет недоеденный бутерброд за столом вокзального буфета, где за марку можно нажрать на все пять марок. Всероссийский обыватель ходит по улицам Гельсингфорса, умиляясь сам себе и восторгаясь заграничной культурой, тихий, как на похоронах, и радостный, как именинник…».

За многие годы общения и наблюдений у меня сложилось мнение о национальных финских чертах и особенностях. Финны вежливы, довольно сдержанны, пунктуальны. В отличие от нашей традиционной любви к словесной трескотне – немногословны, не склонны к преувеличениям и ложной пафосности. Культ честности и высокой нравственности превратил Финляндию в одну из наименее коррумпированных стран. Эти качества гармонично сочетаются со скандинавским упорством, настойчивостью, трудолюбием.

Совершенно закономерно, что менталитет Яны стал по-новому формироваться под влиянием сильно изменившейся среды обитания. Без преувеличения, в ней сполна проявились черты и упорство «нордического» характера в достижении цели. Довольно быстро она надежно вросла в сложившийся уклад и распорядок жизни Финляндии. Мне, как брату, был очень заметен отход от нашей суетной озабоченности и громких словоизлияний наболевших душ.

Яна и Матти и внешне, и по всем остальным параметрам представляли гармоничную и очень красивую пару. Правда, заметно отличались характеры, подтверждавшие один из основных законов диалектики, – единство противоположностей. Яне свойственен был динамичный темперамент со сменой настроения. Матти отражал уравновешенный, статичный склад характера истинного финна. Природа наделила его не очень распространенным человеческим качеством – добротой и спокойной реакцией на внешние отрицательные проявления. Совпадающая с моей профессия архитектора, в силу творческой наглядности и конкуренции, требовала умения твердо и решительно, с должной аргументацией, отстаивать свою позицию. Поскольку он предпочитал не вступать в споры, его роль сводилась к небольшим авторским работам и исполнению чужих замыслов.

Каждый раз, когда я пересекал границу в обратном направлении, все больше чувствовал контраст жизненного пространства и менталитета. Моя внешность примелькалась наблюдательным таможенникам. С легкой ехидцей и слабо скрываемой завистью они задавали примерно один и тот же вопрос:

– Как погостили у своей сестрицы? Небось скучает по дому родному?

Я понимал и даже разделял их настрой. Ведь они знали о недосягаемо высоком уровне жизни бывших «чухонцев».

Грозу таможни представлял пожилой, высоченного роста Иван Иванович, обладавший «собачьим нюхом». Он был худой как жердь. Поэтому зрительно казался выше своего роста. В купе он входил согнувшись и наклонив седую голову. Манера разговаривать у него была уважительно-интеллигентная. «Шмонал» он с улыбкой, не спеша, запустив широкую ладонь с длинными, корявыми пальцами в тайники дорожной собственности пассажиров. Иногда, правда, просто просил раскрыть чемоданы. Мгновенно, как рентген, просветив своими ясными очами содержимое, проговаривал:

– Все, осмотр закончен. Доброго пути!

Я прокололся у него после первого гостевого визита. Привычка не нарушать норму провоза покупок при пересечении границы слегка изменила мне. Оказался перехлест в количестве женской обуви. Хотелось порадовать всех своих женщин дефицитными и практичными подарками в преддверии дождливого и холодного сезона. Иван Иванович, как несгибаемый законник и страж границы, с легкой укоризной изрек:

– Не к лицу вам, мой уважаемый друг, почти в два раза превышать допустимую норму перевозимой обуви. Небось для продажи?