В тине адвокатуры
Шрифт:
— Вот так подарил! За такой подарок по справедливости следует сказать: благодарю, не ожидал! Ну, да Бог с ним!
Она сунула квитанцию в карман. Агнесса Михайловна бросилась ее целовать:
— Какая вы добрая!
После ухода Зыковой и князя, Стефания Павловна пошла в кабинет и рассказала мужу и Николаю Николаевичу историю поднесенного князем Шестовым подарка. Они хохотали до слез.
— Да, он далеко пойдет! — восторгался Арефьев.
— Не дальше меня! — печально улыбнулся Гиршфельд.
— Вы, поверьте, никуда не пойдете, вас помилуют! — убежденно заметил Николай Николаевич.
— Ну, это улита едет, когда-то будет, да и будет ли?
— Будет и даже очень скоро!
Через неделю прошение на Высочайшее имя было написано и подано. Начались снова усиленные хлопоты. Надежда, эта «кроткая посланница небес», все еще не покидала сердца действующих лиц нашего правдивого рассказа.
XXIX
С повинною
В этих надеждах, сомнениях прошло более полугода. Кроме поданного уже, как мы знаем, всеподданнейшего прошения, за это время случился эпизод, придавший как Николаю Леопольдовичу, так и всем его окружающим, сильную уверенность на возможность благоприятного оборота дела.
Уверенность эта была, впрочем, непродолжительна. Дело в том, что месяцев через пять по окончании дела, в одно прекрасное после обеда, Николаю Леопольдовичу, сидевшему в кабинете, доложили, что пришел Антон Максимович Милашевич с Луганским.
— Этого зачем принесли черти? — с злостью в голосе крикнул Гиршфельд.
В это время в кабинет уже входили «дедушка» Милашевич и Василий Васильевич. Последний был почти пьян, а «дедушка» только навеселе. Видимо было, что они где-то основательно закусывали.
— Гостя вам нежданного, негаданного привел! — весело заговорил Антон Максимович.
Николай Леопольдович молча пожал ему руку и бросил полный ненависти взгляд на Луганского.
— Вот возьмите его, раскаяние, так сказать, почувствовал, с повинною явился! — продолжал «дедушка», указывая обеими руками на стоявшего несколько сзади его Василия Васильевича.
— Именно с повинною, верное слово Антон Максимович молвил, — заплетающимся языком начал Луганский, — с повинною к благодетелю!
Василий Васильевич, неожиданно для Гиршфельда, упал ему в ноги.
— Простите, благодетель, не дайте умереть нераскаянному грешнику.
Николай Леопольдович бросился поднимать его. Милашевич созерцал эту картину с довольною улыбкой. На его лице было написано гордое сознание искусно обделанного дельца.
Он действительно, встретившись совершенно случайно на Невском с Василием Васильевичем, часа четыре водил его по трактирам и портерным для должного приведения в состояние самобичевания и наконец представил его пред лицо своего патрона. Последний все еще продолжал уговаривать лежащего ничком своего бывшего клиента.
— Встаньте же, говорят вам, ну, чего вы валяетесь!
— Нет, вы меня сперва простите! — выкрикивал жалобным голосом Луганский.
— Хорошо, хорошо, прощаю, надо было раньше думать, отчего мне вас не простить — ведь все равно, того что сделано, не поправишь.
Василий Васильевич наконец с трудом поднялся с полу и уселся, по приглашению севшего Николая Леопольдовича, в кресло у письменного стола.
— Я против вас, ей-ей, не виноват вот ни на столько…
Луганский показал на кончик мизинца правой руки.
— Это все моя жена — протобестия, чтоб ей ни дна, ни покрышки, да Егорка ее меня настрочили: ублажали, ухаживали, а теперь, как сестра моя — родная сестра, — с пьяным рыданием в голосе продолжал он, — отдала меня под опеку за расточительность, они, жена, т. е. и Егорка, мне гроша медного не дают! Спасибо сегодня Антону Максимовичу ублаготворил.
Гиршфельд проницательно посмотрел на все еще стоявшего и наблюдавшего эту сцену Милашевича.
«С чего это ему вздумалось ублаготворять этого идиота? — думал он. — Что-нибудь замыслил — это не спроста!»
— А ваше дело мы поправим, в лучшем виде поправим, так ведь, Антон Максимович? — повернулся Василий Васильевич к Милашевичу.
Тот только кивнул головой.
— Это как же вы поправите? — с недоумением спросил Николай Леопольдович и даже всем корпусом повернулся к Антону Максимовичу.
— Василий Васильевич изъявил мне желание, — вкрадчиво заговорил тот, — написать прошение министру юстиции, в котором объяснит, что он, чувствуя угрызения совести, желает восстановить истину, искаженную им умышленно на суде по наущению окружавших его лиц, чем он ввел в заблуждение не только врача-психиатра, который его исследовал, но и присяжных заседателей, решивших дело. Василий Васильевич думает, что после такой повинной у него будет легче на сердце.
— Облегчит! Наверное облегчит! — с трудом проговорил Луганский, клюя носом.
Его видимо окончательно развезло.
— Я уже распорядился послать за Николаем Николаевичем. Он напишет прошение, конечно изменив почерк, а Василий Васильевич подпишет, — продолжал, между тем, Антон Максимович.
— И подпишу! — пьяным голосом закричал Василий Васильевич и даже ударил кулаком по столу.
— Это похоже на дело! — заметил с довольной улыбкой Гиршфельд.
— Я за вас еще обещал Василию Васильевичу, — полушепотом произнес Антон Максимович, — что вы не откажете ему в маленькой помощи рублей в двадцать пять. Он действительно без копейки.
— И это можно! — отвечал Николай Леопольдович.
В дверях кабинета появился прибывший, по приглашению Милашевича, Арефьев. В коротких словах ему передали суть дела. Тот, с своей стороны, одобрил намерение Луганского.
— Это будет вновь открывшимся по делу обстоятельстввм, и несомненно, что дело должны будут пересмотреть вновь, так как ваше осуждение является вопиющею юридической ошибкой… — авторитетно заметил он Гиршфельду.
Прошение министру было написано, подписано Василием Васильевичем и передано Милашевичу, который взялся завтра же отправить его по почте заказным письмом, а расписку почтамта передать Луганскому, которому и назначил свидание в низке трактира Могорина на Невском. Луганский получил от Николая Леопольдовича двадцатипятирублевку и удалился. Вскоре после него стал прощаться и Антон Максимович.