В то давно минувшее лето...
Шрифт:
Но должно же быть на свете какое-то прохладное место, куда они могли бы пойти вместе, подумала Уитни, и сразу же ей на ум пришло название.
– Кахуна Джордж, – сказала она счастливо. – Как я раньше не догадалась?
Энди посмотрел на нее.
– Кахуна Джордж? Что это?
– Рай с аэркондишн. Как ты смотришь на то, чтобы отправиться туда?
– Размечталась… На этом острове нет аэркондишн нигде, кроме больших отелей. – Он вытер пот со лба тыльной стороной руки. – Разве ты не читала, что заявила Торговая палата? Вам на Гавайях не нужен
– Ну что ж, они правы. Все, что нужно, – это знать, как избавиться от солнца. – Она одарила его довольной улыбкой. – Я раздобуду термос чая со льдом, а ты пока оседлай лошадей.
– У барышни галлюцинации, – застонал Энди, поднимаясь на нога и направляясь к конюшне.
Спустя час они были в Кахуне Джордж.
Уитни оказалась права, там было гораздо прохладнее. Там всегда с моря дул бриз, а густые деревья, растущие по краям лощины, давали тень, защищая от самых пронзительных солнечных лучей.
Они растянулись на сочной траве, жуя крекеры и фрукты, передавая друг другу термос и весело болтая. Неожиданно небо потемнело. Уитни, знакомая с капризами погоды, схватила Энди за руку и потащила к деревьям, но было слишком поздно. Небеса разверзлись, хлынул холодный ливень, и за какие-то секунды они промокли до нитки.
Дождь кончился так же неожиданно, как и начался, но к тому времени Уитни дрожала от холода.
– С тобой все в порядке? – спросил Энди.
– О-о-отлично, – кивнула она, хотя зубы ее исполняли танец с кастаньетами.
Энди обнял ее и прижал к себе. До этого он никогда не касался ее, разве что случайно, и теперь на нее нахлынули тысячи ощущений. Она чувствовала твердость обнимающей ее руки, влажность рубашки, запах его кожи, нагретой солнцем.
Дрожь пробежала по ней, дрожь, которую Энди понял неправильно. По крайней мере так она думала тогда. Позднее Уитни догадалась, что он намеренно вел себя так, как будто не понимал, что с ней.
– Ты замерзла, – шепнул он, и не успела она запротестовать, как он снял свою рубашку и набросил ей на плечи.
Eе сердце замерло, когда его руки коснулись ее.
– Энди…
– Не возражай, – сказал он. – Ты простудишься.
– Нет. И тебе самому нужна рубашка. Без нее…
Без нее он был полуобнаженным. Она проглотила слова, а краска залила ей щеки, пока она не отрываясь смотрела на него. Кожа у Энди была золотого цвета, как летняя трава на северном лугу, а на груди росли густые волосы, и в них капли блестели как бриллианты.
Она почувствовала ком в горле.
– Энди, – начала она, и в этот момент он протянул руку и начал застегивать пуговицы рубашки, накинутой на нее.
У нее перехватило дыхание, когда его рука слегка дотронулась до ее груди. Она почувствовала, как все ее тело устремилось навстречу ему, а с губ сорвался не то всхлип, не то стон.
Рука Энди замерла.
– Уитни? – позвал он тихо.
Она прошептала его имя, и они оказались в объятиях друг друга, целуясь с такой страстью, какую по своей невинности она и
Даже сейчас, девять лет спустя, Уитни помнила жар этого первого объятия. Стоя в своей бело-розовой спальне, она закрыла глаза и вспоминала ощущение скользкой от дождя кожи Энди под ее дрожащими пальцами, запах его тела, когда он увлек ее вниз на мягкую траву, вкус его губ.
Уитни закрыла лицо руками. Негодяй, он все распланировал, вплоть до последнего момента. Она еще долго удивлялась, почему он не овладел ею в тот день. Видит Бог, он вполне мог это сделать, потому что, когда он перестал ее целовать, у нее голова кружилась от желания.
Теперь-то она не сомневалась: он не был готов к тому, чтобы в тот поддень их отношения зашли так далеко. Ему нужны были лучшие декорации и определенная аудитория для следующего этапа мерзкого плана.
А тогда он осторожно, как будто она была такой хрупкой, что могла рассыпаться в его руках, отодвинул ее от себя. И так было каждый раз в течение следующих двух недель, пока наконец Уитни до боли не захотела, чтобы он овладел ею.
Со всей невинностью своих шестнадцати лет она думала, что любит его и что он тоже ее любит. Возможно, именно эта уверенность сделала тот последний день особенно унизительным и болезненным.
День начался плохо. Разнеслась весть, что ее отец, который все еще был в отъезде, приезжает домой следующим вечером. На этот раз он останется на месяц, и это означало, что Уитни снова будет под неусыпным оком.
Такая перспектива наполняла ее отчаяньем, и она старалась не думать о том, что ждет ее впереди. Они были с Энди в конюшне, когда солнце уже клонилось к морю. Уитни лежала в его объятиях на ложе из сладко пахнущего сена, почти потеряв голову от ощущения его твердой возбужденной плоти. Он хотел ее – и даже одежда, разделяющая их, не могла скрыть этого.
Он целовал ее снова и снова, пока наконец она не стала извиваться от желания, слепая ко всему, кроме настоятельной потребности своего тела.
Уитни молчала, но оно красноречиво говорило за нее. И Энди, пробормотав что-то, прижал ее к себе так сильно, что она едва дышала, а потом сказал, что больше так не может. Он сказал, что пришло время и он должен овладеть ею…
Уитни подошла к окну и посмотрела в него невидящим взглядом. Уже настала ночь, а она забыла, как быстро темнота окружает тебя на островах.
Той ночью темнота тоже окружала их, накрыв черным бархатом.
Ее руки обвились вокруг шеи Энди.
– Тогда возьми меня, – прошептала она.
Он нежно сжал ее запястья и опустил ее руки.
– Не здесь, – сказал он хрипло. – Не на конюшне. – И ни в одном из тех мест, где они были наедине: ни в Кахуне Джордж, ни в Хайна-Бич, где он впервые коснулся ее груди и заставил ее вскрикнуть от страсти.
Он сказал, что придет в ее комнату ночью и займется с ней любовью как полагается: на чистых простынях, на мягкой постели, и они проведут всю ночь в объятиях друг друга.