В тот главный миг
Шрифт:
— Правильно,— завопил Глист,— да и веселей! И дорогу они знают!
— Цыц,— рявкнул Лепехин.— Пошел отсюда!
Глист исчез и тут же всунулся опять.
— Так до ветру-то пускать?
— По одному,—сказал Хорь,— и под охраной. Актер пусть водит, а ты сторожи.
Глист исчез. Затопали, удаляясь, сапоги.
— Вот так, Лепехин,— сказал Хорь,— шуму от тебя много, толку нет. Все пойдут со мной. Под охраной. Под Читой мы их бросим где-нибудь, подальше от жилья. Но пришить — не дам. А ты как знаешь.
— Ухожу,— встал Лепехин.— Я б и тебя, шкуру, мог бы зараз на тот свет отправить,— он похлопал по прикладу,— да живи! Хрен с тобой.
Хорь, скрывая озлобление, следил, как он идет к выходу. С Лепехиным расставаться ему было нельзя. Такой в тайге лучше десяти Глистов.
— Ладно,— сказал он, когда Лепехин уже наклонился выходить,— мир. Давай столкуемся.
Лепехин остановился и посмотрел на него от входа, напружив жилистую красную шею.
— По-божески,— пояснил Хорь,— я тебе, ты мне. Садись.
Лепехин вернулся и уселся, недоверчиво глядя на него.
— Раз тебе всюду крышка и только Китай — щель, пойдем на Охотку. Но пойдем все,— сказал Хорь.—- На границе, коли тихо пойдет, я тебе канавщиков отдам, что хочешь с ними делай. Но до тех пор, пока они со мной, они будут живы.
— Будь по-твоёму,— согласился Лепехин.— Но коли схитришь, гляди.
Лепехин вышел. Хорь прикинул: первое — надо потолковать с канавщиками. Тут надо не мазать. Работать точно. Чтоб вокруг Порхова и Альбины не гуртовались. Припугнуть. Лепехин в этом очень пригодится. Страх нужен. Без него могут что-нибудь отчубучить.
— Глист! —позвал он.
Прибежал потный Глист. Всунул длинногубое большеглазое лицо.
— Звали?
Хорь помедлил. Он с удовольствием смотрел в бледное растерянно-почтительное лицо Глиста. Раньше ом для него был просто Хорь и только. Теперь Глист называл его на «вы».
— Ты теперь адъютант мой,— сказал он со значением в голосе.— Официальный человек, понял? — он усмехнулся.— Я тут главный, а ты мой самый важный исполнитель.
Глист довольно заулыбался, вдруг зажегся краской и захохотал.
— Сходи, объяви в палатке. Буду с канавщиками беседовать. Как они там?
— Молчат.
— Шепчутся?
— Нет. Молчат. Вздыхают. Только Седой с Колесниковым трепались.
— О чем?
— О научном. Непонятно: эволюция — революция.
— Ясно. Ты с ними теперь — на два шага, не ближе. Власть переменилась. Теперь ты навроде на вышке, а они вроде как мы в лагере. Ты орать можешь?
— И орать, а чуть что — по морде.
— Так вот, собери их сейчас для беседы. Скажи Лепехину, что и его зову. Потом заседлай мне лошадь. И Актеру скажи. Теперь мы на коне. А бывшее начальство пешком потопает.
Они вошли в палатку: первым — Хорь, за ним — Лепехин, потом любопытствующие Глист и Актер, но Хорь тут же приказал им готовить лошадей, и тем пришлось покориться.
Канавщики сидели на спальниках. Шумов что-то зашивал. Чалдон смолил самокрутку. Седой и Колесников беседовали. Санька в углу опустил голову на руки, Алеха-возчик копошился в своем «сидоре». Альбина бледная, но спокойная встретила вошедших прямым, как выстрел, взглядом и отвела глаза. У самой стенки лежал, глядя вверх, Порхов, неподалеку от него по-татарски примостился Нерубайлов.
— Здорово, ребята,— сказал Хорь, подвигая себе чурбак и садясь.
Лепехин сгорбился рядом, опираясь грудью на карабин. Канавщики сидели в прежних позах, никто не ответил ему.
— Еще раз попробуем,— сказал он весело, но начиная закипать:
— Здорово, ребятки!
— Здоров, однако, коли не шутишь,— сказал Чалдон, глядя на него в упор.
— Я ведь к вам по делу, ребятки,— опять заулыбался Хорь.— Пришел политинформацию делать.
Седой, переглянувшись с Колесниковым, покачал головой. Алеха-возчик вдруг хихикнул. Это ободрило Хоря.
— Чтоб все ясно было: мы тут устроили небольшой бунт. Вез этого никак нельзя, пусть простит бывшее начальство..
— Почему оно бывшее? — спросил Чалдон.
— Потому как власть переменилась,— пояснил Хорь, не обижаясь.— Хотели мы немного подождать, да один больно ретивый попался...— Он помолчал, оглядывая всех. «Говорить или не говорить о завхозе? Пока, пожалуй, не надо».— Мы, кореша, народ веселый, сидели за колючкой, не нравилось нам там. Порешили положение это переменить. И переменили. Хотели в партию вписаться, да потом тихо-мирно исчезнуть, да начальство попалось уж больно строгое, чуть было на тот свет не отправило. Решили мы действовать: и себя выручить, и вас!
— От чего ж ты нас-то выручил, однако? — спросил Чалдон,— От получки, что ли?
Санька хихикнул, Нерубайлов громко и демонстративно рассмеялся.
Хорь нахмурился.
— Хмырь вот этот,— он ткнул рукой в сторону Порхова,— вас чуть не на верную гибель вел. А вы, как собаки, по его следу бежали... Мы это дело поломали. Теперь с нами пойдете.
— Государственный переворот,— с интересом посмотрел на Хоря Седой.
— Полная революция,— подтвердил Хорь,— теперь других будете слушаться...
— Это кого же? — спросил Нерубайлов.
— Нас,— сказал, стервенея, Хорь.— И ты, серая твоя душа, гляди у меня. Будешь передо мной на цыпочках ходить, я тебе, может, и прощу, а нет — разговор короткий. Вон Лепехин это дело хорошо умеет. Завхоз у вас бойкий был, пришлось в бессрочную командировку отправить.— Хорь оглядел всех. Альбина смотрела с вызовом, Чалдон, прищурившись, Нерубайлов, усмехаясь. Алеха-возчик все еще рылся в своем мешке. Санька весь дрожал от ненависти и тянулся к нему взглядом, словно прицеливался. «Этого пацана надо сторожить покрепче»,— отметил Хорь. Порхов, как и раньше, смотрел вверх, Шумов — шил.