В тот главный миг
Шрифт:
— Алексей,— сказала Альбина,— надо искать выход.
— Вот ты и ищи,— яростно просипел Порхов.— Ты ж у нас фронтовичка. Недаром возле бывших офицеров хвостом вертишь!
— Перестань говорить пошлости. Давай лучше о деле. Ты начальник партии и отвечаешь за все, что случилось...
— Я больше не начальник...
— Для этих уголовников ты действительно больше не начальник. Но для остальных. И если готов...
— К чему тут можно быть готовым?
— Они убили Саньку, могут перебить всех. Ты должен поднять и организовать людей.
— Ничего я не должен. Ты с завхозом наняла этих уркаганов, а мне отвечать? Нет. Я выпал...
Его голос погас, и в палатке наступила тишина.
Алеха поднялся, вздохнул. Бывшее начальство отступилось, от нового не знаешь чего ждать. Одна надежда на самого себя. Он двинулся к палатке Хоря, взялся было за полог, но, услышав голос Лепехина, опустил руку.
— Чего тянешь, Хорь? — говорил Лепехин.— Теперь мы все одной веревочкой повиты... Возьмут — всем пришьют «мокрое». Вот Глист—и тот дрейфит. Я это к тому, что на хрен нам с собой балласт таскать? От них каждый день жди... Я, брат, в войну пленных охранял, знаю...
— Чьих пленных-то? — ядовито спросил Хорь.
— Большевиков. И в расход их пускал без всякой милости.
— Большевики-то все сплошь жиды были?
— А хоть и русские,— ответил Лепехин.— И ты меня, брат, этим не упрекай. Я их, гадючье племя, как стрелял, так и стрелять буду. Ну зачем, скажи, ты с собой столько народу тащишь?
Алеха услышал, как они разливают и пьют спиртное, у него запершило в горле. Подумал с завистью: «жизнью наслаждаются, гады, а нам — так шиш».
— У границы всех отправим червей кормить,— снова раздался голос Хоря. Он что-то жевал и смачно чавкал.
— Альбину попридержим,— сказал Лепехин и потянулся.— Королевна-баба... Сгодится на дорожку.
Глист противно захихикал.
— Насчет Альбины решим,— помолчав, сказал Хорь,— а остальных — где-нить на дороге, чтоб нежданно.
— Добро,— заключил Лепехин,— чтоб визгу было меньше. Лей! — О жестяное днище крышки опять ударила струя.
У Алехи в животе странно захолодало, он хотел привстать, а ноги не держали, «Сволота!.. Вот как? Так вот они как... Ладно».
Он сидел на мокрой траве, ладонь его заледенела от сырой пропрохлады валуну. «Значит, всех кончат... А меня-то за что?» Он рывком встал и бросился к костру. Не-ет, братцы, меня так не возьмешь. Я всякое видел и выжил. Я вам не бычок на веревочке,— судорожно думал он, спускаясь с обрыва. Внизу в наползающем лунном свете видны были силуэты сидящих у самой воды канавщиков, шел негромкий разговор. Едва Алеха спустился, рассыпая сапогами мелкие камешки, разговор угас. Потом Нерубайлов сказал:
— Нет, ребята, надо этих гнид передушить, иначе они нас передушат, и вас, гражданин, тоже.— Он кивнул в сторону Соловово.
Опять помолчали. Потом взволнованный голос Колесникова спросил:
— Сейчас-то, интересно, чем они занимаются?
— Пьют,— откликнулся Алеха.
— Где достали? — с завистью спросил Чалдон.
— Корнилыч покойный сберег.
— Да, а выпить бы сейчас в самый раз,— вздохнул Алеха,— они ведь пришить нас собираются. Как к границе дойдем...
Слышно было, как сыплется песок, уносимый волной.
— Кранты, значит? — ужаснулся Чалдон.— Да что ж мы, паря? Аль мы скот безрогий?
— Спокойно,— сказал, повышая голос, Колесников.— Давайте, товарищи, обсудим ситуацию. Теперь точки над «и» расставлены. У нас выход только один: бороться.
— Надо к Порхову идтить! — продолжил Нерубайлов.— Он начальник, пусть и командует.
— Сломался он, робята,— уставшим голосом продолжал Алеха.— Альбина его подбивала, говорила, действовать надо. Отказался.
Опять замолчали. Издалека ровно шуршала тайга, да неслась пьяная песня из провиантской палатки.
— Гуляют победители,— усмехнулся в темноте Соловово,— наверху гульба, внизу заговор — типичная революционная ситуация,
— Ты! — вдруг взъярился Нерубайлов.— Ученый! Все насмешечки строишь! Говори враз, лахудра копченая, с нами али против?— Он бросился к Седому, но Колесников разнял их.
— Вы что, с ума посходили? Нам друг за друга держаться надо, а вы грызетесь.
— Как пауки,— пробормотал Соловово.— Не привыкла Россиюшка к парламентаризму, что не по ней,— за грудки!
— Товарищи,— опять посадил поднявшегося было Нерубайлова Колесников,— не будем терять времени. Давайте выработаем план, выберем старшего и начнем действовать. Время у нас пока есть.
— Ты и будешь за старшего, паря,— сказал Чалдон.— И голос у тебя, и привычка, однако.
— Верно,— сказал Нерубайлов.— Он и по званию капитан,
— Кто несогласный? — спросил Чалдон.
— Согласные,— сказал Алеха.— Только что делать: оружия нет. Даже ножи отобрали!
— Эй, божья душа,— позвал Чалдон. Федора Шумова,— подь сюда, дезертирское благородие! Ты с фронта сбежал, второй раз не дадим. Говори, курий сын, с нами или как?
— Я — отдельно,— сказал Федор поспешно.— Насчет какой крови — это мне нельзя... А в чем другом помогу... Только чтоб без смертоубийства... Этого, паря, я не могу.
— Оставьте его, Нерубайлов,— приказал Колесников. — Потом поймет. Нам надо...— Из темноты раздался выстрел, просвистела пуля и послышался резкий голос Лепехина:
— Сталинские соколы, ложись!
Все рухнули, стараясь как можно плотнее уйти в песок, закрывая локтями головы.
— Ат-деление! — скомандовал наверху Лепехин.— По отступающему противнику — а-гонь! — четырежды грянула винтовка. Пули тупо шлепнулись в песок. Слышен был лязг вылетающих гильз.
— Эй, большевизия! — продолжал орать Лепехин.— Я, унтер-офицер отдельной антипартизанской бригады, приказываю встать!
Все лежали, влепившись в песок.
— Ро-о-та! — подал себе команду Лепехин.— По затаившимся красным гадам — о-гонь!
И снова в песок вошло пять пуль.
— Я вас, сук, вешал! Я вас, гадов, душил, я шкуру с вас драл! Лежите, жрите землю! Пока время не настало... Ауфидерзейн,— налево, кругом,— приказал он самому себе и ответил: — Слушаю, господин поручик, да здравствует великая Германия и русская освободительная армия...— Наконец голос его затих.