В третью стражу
Шрифт:
Степан вздохнул, изобразив образцово показательный «тяжелый вздох», и начал одеваться. Делать нечего — Испания не Африка, и появляться на публике в «колониальных» шортах и пробковом шлеме не стоило.
«Не поймут-с…»
Светлые чесучовые брюки, белая рубашка… и, поскольку, еще не вечер и не на деловую встречу идет, можно обойтись без галстука, пиджака и — «Пропади она пропадом!» — шляпы. И все равно, не то, не так и вообще неудобно.
«Боже! — Подумал Степан, покидая гостиничный номер. — Как я буду пахнуть уже через полчаса!»
Но, увы, здесь и сейчас с дезодорантами дела обстояли не лучшим образом, и еще долго будут так обстоять.
На улице оказалось чуть лучше, чем в номере, хотя ни бриза, ни электрического вентилятора в наличии не имелось. Но на широкой — по-ленинградски просторной — Виа Розелло дышалось и потелось, скорее нормально, чем экстремально. И не надо было ограничивать себя в выборе напитков.
Степан прошел немного по проспекту и, подобрав заведение по вкусу, присел за выставленный на тротуар столик.
«Стакан холодного cava brut nature — вот что нужно человеку, чтобы спокойно встретить… очередной день».
Местные шампанские, ну да, ну да — игристые — вина ничем, кроме цены, разумеется, от французских не отличались. Даже, напротив, это вот охлажденное на льду сухое вино из Приората, что неподалеку от Террагоны, оказалось на вкус — во всяком случае, на вкус Матвеева — даже лучше какого-нибудь Дом Периньон.
Степан сделал пару глотков, чувствуя, как освежает его вино, казалось, несущее с собой знобкую прохладу горных ущелий и ледяное веселье срывающихся со скал струй. Ну, и легкий привкус винограда на самой границе чувственного восприятия и, как говорят специалисты, минеральную ноту, добавляющую вкусу недостающей другим напиткам остроты.
«Отменно!»
К сожалению, не надев пиджак, он лишил себя удовольствия, раскурить под шампанское кубинскую сигару, но сигарету он все-таки закурил и, затягиваясь, увидел на противоположной стороне проспекта рекламу «Танго в Париже». Ну и что, казалось бы? Эка невидаль — реклама фильма, успевшего за считанные дни стать хитом сезона. И плакаты висели везде, где можно, и песенки Виктории Фар крутили чуть ли не в каждом кабаке. И цвет волос «La rubia Victoria [326] » начал стремительно завоевывать умы женщин и сердца мужчин. Но у Степана, который по случаю знал актрису значительно лучше, чем ему бы того хотелось, реакция на улыбающуюся Татьяну оказалась, как изволит выражаться доктор Ицкович, парадоксальной. Никакой радости или удивления, но только внезапный приступ острой тоски с примесью вполне понятного раздражения.
326
Поль Элюар (1895-1952) — французский поэт, участник движения сюрреалистов, друг Сальвадора Дали, к которому ушла первая жена Элюара Гала, и Пабло Пикассо. Тристан Тцара (настоящее имя и фамилия Сами (Самуэль) Розеншток, 1896-1963) — румынский и французский поэт, основатель течения Дадаизм, затем
Степан сделал еще глоток вина и буквально через силу заставил себя отвести взгляд от улыбающейся Татьяны-Виктории, танцующей танго с нестареющим Морисом Шевалье. Вообще-то по последним данным голливудский француз слишком много времени проводил в непосредственной близости от дивы Виктории, но, с другой стороны, Матвееву от этого было не легче. Да и дяденька Шевалье не мальчик уже. «Папику» под пятьдесят должно быть, а туда же…
«Под пятьдесят… — Кисло усмехнулся в душе Матвеев. — А мне, тогда, сколько? И кто, тогда, я?»
Вопрос не праздный, и по другому, правда, поводу подобный вопрос прозвучал совсем недавно. Всего неделю назад.
Сидели с Олегом в кабаке на набережной в Барселонетте [327] . Смотрели на спокойное море и корабли. Слушали крики чаек… Кофе, хорошая сигара — у каждого своя, в смысле своего сорта, бренди — интеллигентно, без излишеств и извращений — и неспешный разговор о том, о сем, хотя если приглушить голос, то можно вообще обо всем: все равно никто не услышит, и по губам не прочтет. Ну, разве что, через перископ подводной лодки, но это уже из «Флемингов», и к ним двоим никакого отношения не имеет.
327
Блондинка Виктория (исп.).
— И попрошу без антисемитских намеков! — Надменно поднял темную бровь фон Шаунбург на какую-то совершенно, следует отметить, невинную шутку Матвеева. — Антисемит, господин Гринвуд, у нас один, и он — я. По служебной необходимости, так сказать, по происхождению и душевной склонности.
— Ты антисемит? — Почти искренне удивился Степан.
— Я. — Усмехнулся Олег.
— А я, тогда, кто? — Ответил Матвеев словами из старого анекдота про новых русских.
— А вас… англичан никогда толком не поймешь. Туман.
Вот так вот, и что он хотел этим сказать? На какую заднюю мысль намекал? И кто он, Майкл Гринвуд или Степан Матвеев, на самом деле, здесь и сейчас? Хороший вопрос, иметь бы к нему и ответ.
А разговор между тем продолжался и нечувствительно перешел на «Танго в Париже». Да и странно было бы, если бы не перешел.
— Ну, что скажешь, баронет? — Говорили по-французски, просто потому что так было удобнее. Не надо перестраиваться каждую минуту, и «фильтровать базар» тоже не нужно. На каком бы еще языке и говорить между собой двум образованным людям: немцу и англичанину?
— Ну, что скажешь, баронет?
— А можно я промолчу?
Обсуждать фильм и Татьяну Матвеев решительно не желал. Тем более, с Олегом. Тогда, той пьяной ночью в Арденнах, он ведь про нее ничего не знал. Это потом уже выяснилось, что Татьяна и Олег знакомы и как бы даже более чем знакомы…
— А можно я промолчу? — Голос не дрогнул и рука, подхватывающая чашечку с кофе, тоже.
— А что так? — Поднял бровь Олег, совершенно не похожий на себя самого, каким знал и любил его Степан. — Я тебя, вроде бы, ни в чем не обвинял…