В ту ночь, готовясь умирать...
Шрифт:
— О чем это вы, отец?
— Нет Алибека, доченька, не вернется сокол в свое гнездо…
— Отец, не надо, мало ли что бывает на войне! Вон в ауле Сунгай получили похоронную на сына, а через месяц он сам объявился, хотя и с пустым рукавом. Не надо отнимать мою надежду, отец! Я жду Алибека,
— Послушай меня, доченька, ты вправе жить, как тебе хочется… Дети уже подросли, смогут обойтись сами…
— Если я уже не нужна… — заплакала Ашура.
— Что ты, что ты, дочь моя! — испугался Хамзат. — Да отсохнет мозг у того, кто так думает! Я к тому говорю, что ты можешь найти человека…
— Я уже нашла его, раз и навсегда. Я люблю Алибека н верю, что он жив, что он вернется. Что он улыбнется нам и скажет: как же так, зачем вы поторопились похоронить меня?..
— Спасибо, доченька. — Хамзат плакал. — Да сбудутся твои надежды.
Весной сорок пятого года, не дождавшись Дня Победы, ушел из жизни хромой Хамзат. И осталась Ашура одна с детьми, из которых трое, младшие, называли ее мамой. Правда, сельсовет стал помогать сиротам.
Кончилась война. Шли годы. Но жила в душе Ашуры надежда, и казалось, нет такой силы, что могла бы вытравить ее. Ашура помнила лунную ночь у родника, помнила прощальный ласковый взгляд Алибека, когда он уезжал, и его добрую улыбку. Она жена ему, он ее муж, и это дети не чьи-нибудь, а ее, она им настоящая мать. И люди так и говорили: это Ашуры дочь, это Ашуры сын.
После смерти Хамзата несколько человек сватались к ней. Один был калека, он вернулся с войны без ноги.
— Я думал, — сказал он Ашуре, — двое калек могут найти общий язык.
— Двое калек? — удивилась Ашура.
— Женщина, которая была замужем и овдовела, все равно что калека.
— Я не овдовела, я жду мужа. И у меня пятеро детей.
— Смешно, они же не твои дети.
— Они мои, да, да, мои кровные, родные!.. Простите меня. Я жду мужа.
— Жди, жди! — нахмурился гость и ушел, напялив папаху, стуча костылями.
И вдруг мелькнула мысль у Ашуры: «Чужая сакля, чужие дети, все вокруг чужое, а я одна на белом свете. Сирота и калека, одна на свете и старею… Нет, нет! — Она отмахнулась от этой глупой мысли. — Я не одна, у меня есть дети, я богата, я здорова!»
Постепенно многие в ауле позабыли, что не была она замужем, не рожала.
…Минуло три десятка лет, вывела Ашура всех детей в люди. И теперь прислушивалась к стуку в ворота, к каждому скрипу, долго просиживала на веранде, глядя на дальнюю дорогу, ожидая уже не только Алибека, но и детей.
Гнездо опустело, она осталась одна, старая, седая, но дети любят ее, шлют ей посылки, приезжают в гости
— Ой, какое у тебя красивое платье, — говорили на улице люди. — Ой, какой платок цветастый! Откуда у тебя они?
— Это подарки детей, — гордо отвечала Ашура. — Я вся, милые, теперь в подарках хожу. Платье — от старшей дочери, платок — от второй дочери, туфли мне сын привез еще весной, чулки — от третьей дочери, а бусы — от четвертой. Каждый раз что-нибудь да привезут и посылки шлют, да я мало что беру себе, больше в сундук прячу, внучатам.
У нее уже одиннадцать внуков и внучат! Последний, одиннадцатый, родился на днях. Для него она и заказывала украшенную узорами люльку.
Сегодня Ашура удивила аул. Она собрала домашний скарб в узлы, шофер колхозной машины и молодой учитель-сосед вынесли из сакли сундук. А раз выносят сундук, то всем ясно, что жильцы решили навсегда покинуть дом. И в это самое время подоспели старик Хасай со своей неразлучной Маной. Люлька получилась у Хасая на славу, и старик на радостях сам притащил ее.
— Получай, Ашура, подарок для внука!
— Ой, как же это вы, зачем… Я собиралась заехать по пути к вам, родные мои… — Ашура всплеснула руками, рассматривая колыбель: — Ой, спасибо, ой, какая красивая…
— Старик мой постарался… Пусть в ней растет богатырем твой внук, Ашура. — Мана запнулась, увидев груженую машину. — Что ты, насовсем, что ли?
— Да, родные мои. Сакля пришла в ветхость, да и сын все просит, чтоб я перебралась к ним в город…
— А не жаль саклю? — оглядывается Хасай.
— Ничего не жаль, родные, ничего. Ведь, считай, муж мой Алибек вернулся…
— Как — вернулся?!
— Очень просто. Внуку-то дали имя Алибек. Уважил меня сын, это я его попросила назвать новорожденного Алибеком. А он знаете что сказал? Хорошо, говорит, согласен, но если ты насовсем переберешься, к нам. Вот я и решила пожить со своим Алибеком в городе.
Медленно, будто нехотя, отъехала машина, увозя Ашуру со старым сундуком и новой люлькой.
Долго стояли люди у ворот покинутой сакли, добрым словом вспоминая свою соседку. Потом разошлись.
Присел перед дорогой старик Хасай на стертый порог, задымил. И Мана села возле.
Тут увидела она: подходит незнакомая женщина, ведя в поводу лошадь.
— Добрый день, люди хорошие, — сказала Сибхат Карчига.
— Да, день сегодня добрый, женщина.
— В этой сакле живет Ашура?
— Жила, жила наша Ашура здесь.
— А что же с ней стало?
— Уехала, вот только что.
— Вы не скажете, куда?
— В город.
— А когда вернется, не знаете?
— Она уехала насовсем, — говорит Хасай. — А что, дело какое у тебя к Ашуре?
— Письмо у меня для нее.
— Дайте его нам. Может быть, кто из детей ее приедет — мы передадим, если не срочное.
— Письмо-то срочное… с фронта.
— Какой сейчас фронт? — недоумевает старик.
Сибхат объяснила, что это за письмо.
— От кого же оно? — заволновался Хасай.
— От Алибека. Муж ее, наверно? Или брат?
— Это муж ее, муж, он погиб на войне. — Мана порывисто встала, спеша взять письмо из рук Сибхат Карчиги.
— Прошу вас, передайте ей. Доброго вам здоровья.