Шрифт:
Что ни шаг – всё наугад,
что ни взгляд – всё в никуда.
Впереди пелена, позади пелена, по бокам пелена, а в глазах сны-картинки....
От души до души то ли тыщщи шагов, то ль движенье одно
и в другого впадешь, да как влипнешь…
ОЙ-ой. Надо жить головой.
В голове мозжечок, да еще черепок,
две дыры для глазниц,
уши есть, нос торчит, да еще лабиринты извилистых троп в подземелье таятся,
где совсем не видна ни одна распаршивая нервная зга.
Растопырив глаза, погляжу в никуда,
да пойду наугад в неопознанный взад,
иль качнусь невзначай вбок-вперед – кувырок
через завтра в потом, через сумрак в зарю, через два океана в побережье Перу.
Тщусь, не тщусь, а тащусь на авось, ну и пусть…
Надо выдавить из себя слово, потом еще и еще пока не вылезет, наконец, предложение и не потащит за собой целый рой хаотичных мыслей, захламляющих внутренности мозгов моих. В голове идет бесконечное бурление, что-то пузырится и лопается, вспухает волдырями и опять лопается, после вздувается, упираясь в стенки черепа, и вновь неизбежно лопается при малейшей попытке с моей стороны совладать с этой активностью, идущей во мне и помимо моей воли. Все неспокойно в моем организме. Глухо шумит дыхание, сердце отстукивает мерно и неумолимо мгновения жизни моей, за которыми я не поспеваю, в которых застреваю и запутываюсь, а сердце безостановочно бьется, и глаза перебегают с предмета на предмет, охотясь за новыми впечатлениями, пока я плутаю в старых…
– Алло. Привет.
– Привет. Ты кто?
– Я – Филипп. А ты кто?
– Ну и тип ты, Филипп. Зачем звонишь, не ведая куда, и не зная, кто я?
– Чтобы узнать, кто ты. Кто ты и чего ты хочешь, киска?
– Спать хочу. Можно было бы и догадаться. 2 часа ночи все-таки.
– А у меня есть вкусная сосиска. Ее не хочешь, киска?
– Сам грызи свою сосиску, придурок. Киски вискас жрут, если дают, конечно
– Я могу помочь киске.
– Чем поможешь киске с одной своей сосиской?
– У меня, может, еще что-нибудь есть.
– Кискам надо кое-что, а не что-нибудь, они создания вполне цельные, Так что опять звони, не ведая куда, но только не сюда.
– Да и пошла ты.
– А не пойду. Сам иди, идиот.
– Ну и дура.
– Сам дурак.
Что за идиот, бог ты мой, или черт ты мой, или еще кто-нибудь мой, где-то во мне, где-то со мной. Должен же быть еще кто-нибудь, кроме меня здесь, где только я… и Пузырь, блаженно сопящий во сне.
Пузырь смешной – рыжий, толстый и очень легкий, он, словно надут летучим газом, порхает в пространстве, переливаясь всеми цветами, и его нестерпимо хочется потрогать – ущипнуть, толкануть легонько, пощекотать, потискать – он взвизгивает, изнутри взрывается хохотом и взлетает еще выше, и я тоже слегка отрываюсь от земли вместе с ним. Он как стеклянный шарик – круглый и прозрачный, кажется, вот-вот лопнет и разольется по комнате мягким светом. Но он очень прочный, он не ведает усталости и боится только стоматологов, хотя ни разу еще не лечил зубы. Когда он засыпает, он сжимается в комочек, его совсем не видно
– Что?
– Я хотел узнать, ты что такая, злобная? У тебя что, критические дни?
– У меня критические мысли. Тебе то что?
– Мне то ничего. Просто интересно.
– Господи, да откуда ты такой заинтересованный взялся?
– Да ниоткуда не взялся. Я уже лет двадцать пять как был, и сейчас есть, и еще чуть-чуть побуду, видимо. Только ты об этом не знала.
– Теперь знаю. Тебе это приятно?
– Не понял еще. А тебе?
– Мне по фигу.
– Врешь, уже не по фигу, минут двадцать назад было по фигу, а сейчас уже нет.
– Ты для этого и звонишь по ночам незнакомым людям, да?
– Для чего, для этого?
– Чтоб преодолеть их пофигизм в отношении твоей незаурядной натуры. Так ты выбрал долгий путь. Пока всех обзвонишь. Попрыгал бы лучше голышом по крыше – сразу добьешься признания, у всех разом.
– Мне не надо у всех, надо лишь у некоторых… А ты почему не спишь по ночам?
– Потому что кое-какие придурки будят…
– Да ну, ты и не спала вовсе.
– Ты сквозь телефон это узрел?
– Просто по голосу понял. Ты с такой готовностью меня отшила, словно бы очень ждала…
– Кого, тебя?
– Ну, может не меня, может, кого-нибудь другого. А тут я.
– Всего хорошего, Филипп.
– Ты даже вполне вежливые слова говоришь так, словно бы посылаешь на три буквы.
– Прощай. Желаю дальнейших успехов в жизни и твоей ночной деятельности.
– Спасибо. Звучит почти любезно, только как-то бесперспективно. Я собирался еще позвонить.
– Я думаю, не стоит оставшееся население нашей необъятной родины лишать счастья познакомиться с тобой. Я уже настолько осчастливлена, что мне вполне достаточно до конца моих дней лишь вспоминать о тебе.
– Короче, мне не звонить?
– Доходит медленно, но ведь доходит. Ты хоть и дурак, но со светлой перспективой
– Ну пока.
Надо было не так, надо было сказать… О черт, или бог, или еще кто-нибудь, опрокинусь в сон, и не останется от меня ни кусочка, лишь нос будет торчать из подушки, как пятки Пузырика. Надо было сказать, или не говорить, а сразу послать… Да по фигу. Все неважно. Что за придурок. И так в голове сумбур, а он и его перевернул верх тормашками. Спать. Надо спать, чтобы однажды проснуться. Завтра.
Ах, если б знать,
Чего сказать,
Как раз в тот миг,
Когда возник
?
***
Степка смотрит нарочито серьезно, с трудом удерживая на физиономии глубокомысленное выражение: «Мама, давай ты будешь вонючкой, а я какашкой. И мы будем драться». Вцепился двумя ручонками в толстые щечки, готовые расплыться в ухмылке, насупил брови, разлетающиеся в стороны, из губёшек сотворил вареники, и скосил глазенки к потолку. Я покорно рассмеялась, он басисто хохотнул, но тут же привел каждую черточку лица к исходному положению, и прогнусавил: «Ну давай тогда ты будешь какашкой, а я вонючкой?» Рожица невообразимо скукозилась, сквозь щелки прищуренных глаз пробивается сияние, совершенно невыносимое сияние, режущее глаза, режущее душу.