В тупике
Шрифт:
— А вы не знаете, что он делал раньше, в течение дня? — спросил Мартин Бек.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Он целый день работал. Вы же должны были знать, какая у него работа.
Мартин Бек какую-то минуту колебался, потом сказал:
— Последний раз я видел его в пятницу. Он заходил на работу перед обедом.
Она встала и прошлась по комнате.
— Но он же работал и в субботу и в понедельник. Мы вышли вместе в понедельник утром. А вы тоже не видели Оке в понедельник?
Она посмотрела на Колльберга. Тот покачал головой и спросил:
— Он не говорил, что поедет на Вестберг? Или на Кунгсхольмсгатан?
Оса минуту подумала.
— Нет, не говорил ничего. У него было какое-то дело в городе.
— Разве он никогда не рассказывал о своей работе? — спросил Мартин Бек.
— Рассказывал. Но о последнем задании он молчал. Я даже удивилась. Обычно он рассказывал о разных случаях, особенно если было что-то тяжелое и запутанное. А на этот раз…
— Дело в том, что он не мог ничего особенного рассказать, — сказал Колльберг. — Последние три недели были исключительно бедны происшествиями. Мы сидели фактически без дела.
Оса Турелль пристально посмотрела на него.
— Зачем вы это говорите? По крайней мере, у Оке последнее время было полно работы…
Рённ посмотрел на часы и зевнул.
Потом перевел глаза на кровать, где лежал забинтованный мужчина. Затем задержал взгляд на аппаратуре, которая поддерживала жизнь потерпевшего, и наконец на медсестре, только что сменившей пустую бутылку в капельнице.
Рённ уже не один час сидел в этой антисептической, изолированной комнате с холодным светом и голыми белыми стенами.
Вместе с ним в палате находилась личность по имени Улльхольм, которую Рённ до сего времени никогда не встречал и которая, однако, оказалась одетым в штатское платье старшим полицейским инспектором.
Даже простодушному Рённу Улльхольм казался безгранично нудным и тупым.
Улльхольм был недоволен всем — начиная от зарплаты, которая для него была очень низкой, и кончая начальником полиции, не умевшим навести у себя порядок. Он возмущался, что детей в школе не учат послушанию и что даже среди полицейских нет настоящей дисциплины. Причину увеличения преступности и падения нравов он видел в том, что полиция не имела фундаментального военного образования и не носила шашек.
Однако сильнее всего он набрасывался на три категории людей, которые Рённу никогда не сделали ничего плохого и о которых он никогда не думал, а именно: Улльхольм ненавидел иностранцев, молодежь и социалистов.
Улльхольм на все явления имел свою безапелляционную точку зрения и без умолку разглагольствовал на разные темы.
— Смотришь на эти безобразия, и помимо воли хочется убежать на природу. Я б с удовольствием выбрался в горы, если бы всю Лапландию не опоганили лопари. Ты ж понимаешь, что я имею в виду, а?
— Моя жена саамка, — сказал Рённ.
Улльхольм сразу нахмурился, замолчал и отошел к окну. Он стоял там часа два, печально глядя на недобрый, изменчивый мир вокруг.
Рённ подготовил два четких вопроса, которые хотел задать раненому. Для верности даже записал их в блокнот. Первый: «Кто стрелял?» И второй: «Как он выглядел?»
Рённ сделал еще и другие приготовления, а именно: поставил на стул портативный магнитофон и перевесил микрофон через спинку стула. Улльхольм не принимал участия в этих приготовлениях, он ограничился тем, что время от времени критически посматривал на Рённа от окна.
Часы показывали двадцать шесть минут третьего, когда медсестра вдруг наклонилась над раненым и быстрым нетерпеливым движением руки позвала к себе обоих полицейских.
Рённ быстро схватил микрофон.
— Думаю, что он приходит в сознание, — сказала медсестра.
Лицо раненого стало меняться. Веки и ноздри задрожали.
Рённ протянул микрофон.
— Кто стрелял? — спросил он.
Никакой реакции. Рённ подождал несколько секунд и повторил вопрос:
— Кто стрелял?
Губы больного шевельнулись, и он что-то сказал. Рённ переждал две секунды и вновь спросил:
— Как он выглядел?
Потерпевший ответил и на этот раз, уже несколько отчетливее.
В комнату вошел врач.
Рённ уже раскрыл рот, чтоб повторить второй вопрос, когда мужчина на кровати повернул голову в левую сторону. Нижняя челюсть у него отвисла.
Рённ посмотрел на врача, и тот серьезно кивнул ему, складывая инструменты.
Подошел Улльхольм и сердито сказал:
— Ты что, в самом деле не можешь больше ничего от него добиться?
Потом громко обратился к больному:
— Слушайте, господин, с вами разговаривает старший полицейский инспектор Улльхольм…
— Он умер, — тихо сказал Рённ.
Улльхольм вытаращил на него глаза и бросил только одно слово:
— Идиот!
Рённ выключил микрофон и понес магнитофон к окну. Там он осторожно перемотал ленту указательным пальцем правой руки и нажал на кнопку воспроизведения записи.
— Кто стрелял?
— Днрк.
— Как он выглядел?
— Самалсон.
— Ну и что это нам даст? — сказал Рённ.
Улльхольм секунд десять зло, с ненавистью смотрел на него, а затем сказал:
— Что даст? Я обвиню тебя в служебной халатности. Ты же понимаешь, что я имею в виду, а?
Он повернулся и вышел из комнаты. Его шаг был быстрым и энергичным. Рённ грустно смотрел ему вслед.
Когда Мартин Бек распахнул дверь Дома полиции, ледяной ветер бросил ему в лицо горсть острых, словно иголки, снежинок.