В тупике
Шрифт:
Общество потребителей думало уже о другом. Правда, до рождества было еще больше месяца, но на украшенных гирляндами торговых улицах уже начались рекламные оргии и расширялась покупательская истерия, быстро и неуклонно, словно чума. Эпидемия не имела удержу, и от нее некуда было убежать. Она увлекала, отравляя и сметая все на своем пути. Дети плакали до изнеможения, родители залезали в долги. В больницах увеличилось количество больных инфарктом и нервным расстройством.
Перед этим большим семейным праздником в полицейские участки города часто приходили приветствия в виде пьяных в дымину рождественских гномов, которых находили в подъездах и общественных туалетах. На площади Марии двое уставших патрульных, затягивая такого бесчувственного гнома в такси, случайно уронили его в водосток.
Поднялась буча в прессе.
— В каждом обществе тлеет затаенная ненависть к полиции, — сказал Меландер. — И достаточно какой-то мелочи, чтоб она вспыхнула.
— Ага, — равнодушно сказал Колльберг. — А почему?
— Потому что полиция — необходимое зло, — сказал Меландер. — Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в таком положении, когда единственным спасением для них будет полиция. Когда вор просыпается ночью и слышит в своем погребе какой-то шорох, то что он делает? Разумеется, звонит в полицию. Но пока нет такого положения, каждый раз, когда полиция по каким-либо причинам вторгается в жизнь граждан или нарушает их душевный покой, это вызывает недовольство.
— Мало нам всех тех прелестей, что сыплются на нашу голову, так мы еще и должны считать себя неизбежным злом, — горько сказал Колльберг.
— Трудности обычно вытекают из той парадоксальной ситуации, продолжал далее Меландер, — что наша профессия требует от работников больших умственных способностей и исключительных психических, физических и моральных качеств, а в то же время не несет в себе ничего такого, что привлекало бы к ней людей с такими данными.
Мартин Бек уже не раз слыхал такие рассуждения, и они ему надоели.
— Вы бы не могли где-то в другом месте вести свои социологические споры? — недовольно сказал он. — Мне надо подумать.
— О чем? — спросил Колльберг. В это время зазвонил телефон.
— Бек слушает.
— Это Ельм. Как дела?
— Плохо. Между нами говоря.
— Вы уже опознали того парня без лица?
Мартин Бек издавна знал Ельма и всегда полагался на него. И не только он. Многие считали, что Ельм — один из наилучших в мире техников-криминалистов. Только надо уметь к нему подойти.
— Нет, не опознали. Кажется, никто в мире не заметил его отсутствия. Мартин Бек набрал в легкие воздуха и прибавил: — Может, у вас есть какая-то новость?
Всем было известно, что к Ельму надо подлизываться.
— Да, — довольно ответил тот. — Мне кажется, что нам посчастливилось выявить у него определенные черты.
Наверное, надо сказать: «Не может быть!» — подумал Мартин Бек и сказал:
— Не может быть!
— В самом деле, — утешился Ельм. — Результаты лучше, чем ожидалось. Мы установили, что его одежда происходит из какой-то голливудской лавочки в Стокгольме. Как вы знаете, их здесь три.
— Молодцы, — сказал Мартин Бек.
— Конечно, — самодовольно сказал Ельм. — Я тоже так считаю. Костюм совсем грязный. Тот парень ни разу его не чистил и, кажется мне, носил почти каждый день и довольно долго.
— Сколько?
— Может, с год.
— У тебя еще что-то есть?
Ельм ответил не сразу. Самое главное приберег напоследок и нарочно тянул.
— Да, — наконец сказал он. — Во внутреннем кармане пиджака найдены крошки гашиша. Анализ проб, взятых во время вскрытия, свидетельствует, что ваш неопознанный был наркоманом.
Мартин Бек поблагодарил Ельма и положил трубку.
— Издалека пахнет дном, — сказал Колльберг.
Он стоял за спиной Мартина Бека и слышал весь разговор.
— Да, — сказал Мартин Бек, — но его отпечатков пальцев нет в нашей картотеке…
Оставалось только одно: использовать весь материал, который уже собрали. Попробовать найти оружие и допросить всех, кто хоть как-то был связан с жертвами преступления. Эти допросы проводили теперь свежие силы, то есть Монссон и старший следователь из Сундсвала Нурдин. Гуннара Альберга не было возможности освободить от его ежедневных обязанностей и послать им на помощь. В конце концов это не имело значения, так как все были убеждены, что эти допросы ничего не дадут.
Время шло, и ничего не происходило. День сменял день, из дней сложилась неделя, затем началась вторая. Вновь наступил понедельник. Было четвертое декабря, день святой Варвары. На улице было холодно и ветрено, предпраздничная покупательная суматоха чем дальше, тем больше увеличивалась. Новое пополнение томилось и мечтало, когда оно окажется дома. Монссон тосковал о более мягком климате Южной Швеции, а Нурдин — о здоровой северной зиме. Они не привыкли к большому городу, и им было тяжело в Стокгольме. Здесь им многое не нравилось, а особенно спешка, теснота и неприветливость жителей столицы. Как полицейских, их раздражали повсеместная грубость и расцвет мелкой преступности.
— Не понимаю, как вы здесь выдерживаете, — сказал Нурдин. Это был коренастый лысый мужчина с густыми бровями и прищуренными глазами. — Я вот ехал в метро, и только от Альвика до Фридхемсплан встретил по крайней мере пятнадцать лиц, которых у нас в Сундсвале полиция немедленно бы арестовала. Заметили ли вы еще одну вещь? Здесь люди какие-то запуганные. Внешне обыкновенные приличные люди. Но если спросить их о чем-либо или попросить спичку, каждый готов убежать. Просто боятся. Не чувствуют себя уверенно.
— А кто теперь уверен? — сказал Колльберг.
— Я не знал такого чувства, — молвил Нурдин. — По крайней мере, дома, но здесь, наверное, и я скоро начну бояться. Есть для меня какое-либо поручение?
— Мы получили информацию о неопознанном мужчине в автобусе, — сказал Меландер. — От одной женщины в Хегерстене. Она сказала по телефону, что рядом с ее домом есть гараж, где собираются иностранцы. Они там частенько, как она выразилась, «дерут глотку». И больше всех шумел один невысокий чернявый мужчина лет тридцати пяти. Описание его одежды похоже на то, что ходило в газетах. А с некоторого времени его там не видно.