В ударном порядке

Шмелев Иван Сергеевич

– «Погляди, голубчикъ… Только не узнаетъ…» – тихо позвала старушка.

Пологъ откинулся, свѣтло въ закуткѣ, – окошко на пруды. На крашеной кровати, – Матрена на ней спала, въ клопахъ, – на пуховикѣ, подъ ватнымъ одѣяломъ голубого шелка, бѣлой строчки

разводами, лежалъ Василій Поликарпычъ, красавецъ-ярославецъ, теперь – апостолъ, мученикъ, угодникъ, – какъ съ иконы, сухой и темный, бѣлая бородка, клиномъ. Свѣтъ отъ окна сіялъ на лбу, на шишкахъ костяныхъ, вощеных. Спалъ Василій Поликарпычъ. Тонкая рубашка, голандская, была чиста, свѣжа. Въ прорѣзѣ – жарко было въ избѣ – виднѣлось тѣло, черно-медный крестикъ, давній, деревенскій, крестильный. Всю жизнь былъ съ нимъ, ходилъ по всѣмъ дорогамъ…

– «Вотъ какой… Василій Поликарпычъ нашъ… будто ушелъ…» – сказала тетя Маша. – «Поцѣлуй его… любилъ тебя…»

Я скрѣпился, приложился ко лбу, къ рукѣ… Онъ открылъ глаза, повелъ, пальцы зашевелились, пожевалъ губами, задремалъ…

Не узналъ онъ Мишу.

– «Еще недавно говорилъ все… одно: «ногами ослабъ» да «больно». А теперь молчитъ».

Она перекрестила, и мы пошли. Пологъ задернулся. Какъ мощи. Отходилъ дороги Василій Поликарпычъ, откричался, отторговался. Я смотрѣлъ на тетю Машу. Другая, старица, русская Святая, глаза темнѣй, ушли отъ жизни, въ душу. Ликъ строгій, вдумчивый. Русская Святая смотритъ.

Мы не говорили. Все намъ извѣстно.

– «Не пойду отсюда. Будутъ гнать, ляжу на дворѣ…» – говорила она спокойно. – «Образа вынесла. Всѣ съ нами…» – показала на полки, – иконы, лица. – «Съ Господомъ всегда… и наши съ нами…»

Я сталъ на колени передъ Святой, и попросилъ благословить меня. Въ ноги поклонился.

Она благословила, какъ мать родная. Твердо, нажимая мнѣ на лобъ, на грудь, на плечи, какъ давно, въ дѣтствѣ, она сказала:

– «Спаси и сохрани тебя Христосъ и Пресвятая Богородица!.. Терпи, Миша… не сдавайся грѣху… Господь взыскуетъ…»

Я поклонился ей – родинѣ моей въ ней поклонился. Ушелъ, какъ пьяный. Вытеръ слезы въ сѣнцахъ. Нашелъ Матвѣича, велѣлъ закладывать. Голову давило, было душно. Взялъ свой чемоданъ. Лошади готовы. Сажусь въ пролетку. Слышу окрикъ сзади:

– «Уже?!»

Товарищъ «Ясный», съ полотенцемъ, на крыльцѣ. Сбѣгаетъ, шпоркой звякнулъ.

– «Уже!» – сказалъ я – и крикнулъ старику: «пошелъ!»

Ѣхали аллеей, въ кленахъ, въ листьяхъ, бубенцы гремѣли глухо. За нами свѣтъ вечерній, тихій, – солнце текло по кленамъ, розово все было, мѣдно, золотисто. Золото въ садахъ вечернихъ, въ березахъ далей. Шорохъ бѣжалъ за нами въ листьяхъ, крутился по колесамъ, съ глухарями. И было слышно какую-то пичужку, – высвистывала она робко, грустно, будто говорила свистомъ – «прощай».

Ноябрь 1925 года.

Парижъ.