Шрифт:
I.
Въ часъ ночи, помню, телефонъ ударилъ. Самъ товарищъ Шилль, изъ исполкома: въ совхозѣ «Либкнехтово» заболѣлъ внезапно «Ильчикъ»!
– «Порученіе въ ударномъ порядкѣ!.. Съ первымъ же поѣздомъ, или возьмете экстренно паровозъ… «Ильчикъ» долженъ быть выздоровленъ!» – кричалъ мнѣ Шилль: жирно стучало въ трубкѣ. – «Ну да…! Даже въ газетахъ было, что это нашъ даръ… ну да!
Англичанамъ, залогъ торговыхъ сношеній! Если сдохнетъ, всѣ раскричатъ, что это… ну да! Примите мѣры въ ударномъ порядкѣ! Возлагаю на васъ отвѣтственность!»
– Скажете – анекдотъ? Нѣтъ, этого жеребеночка я зналъ прекрасно. Въ ту пору пороли «лошадиную
Была у насъ кобыла, полукровка изъ орловцевъ, «Забота», – откуда-то стянули. «Ковылемъ» ее покрыли. По атестату – сынъ «Крѣпыша», но я-то видѣлъ, что «Крѣпышомъ» тутъ и не пахло. Выгодно, понятно: паекъ на воспитанье, доходы. Появился «Ильчикъ». Съ маткой его отправили въ совхозъ, на травку. Делегація какая-то случилось, изъ Англіи. Повезли въ совхозы, расхвастались: смотрите, рысаковъ готовимъ… «Холстомѣры» будутъ! Изъ делегатовъ – лошадникъ оказался, похвалилъ: нельзя ли, дескать… намъ «орловца»? дружбу закрѣпить между великими народами!.. «Ильчика» въ подарокъ, въ обмѣнъ на іоркшировъ. Выпили и подписали, что сосунокъ останется до году съ маткой. И вдруг – такая телеграмма: «Ильчикъ» заболѣлъ внезапно»!
Подъ утро – агрономъ ко мнѣ, старикъ. Блѣдный, дрожитъ:
– «Михалъ Иванычъ, родной… не подведите! Шуринъ у меня въ «Либкнехтовѣ», помощникомъ… попадетъ подъ судъ, если подохнетъ «Ильчикъ»! Братъ его разстрѣлянъ, корнетъ… пойдутъ анкеты. И еще тамъ одинъ знакомый, бѣженецъ, маленькій помѣщикъ зацѣпился, въ приказчикахъ. Шумъ пойдетъ, наѣдутъ… Оберните какъ-нибудь, родной!»
Чудотворца надо! Когда «внезапно заболѣлъ»… – готовься. Ну, мнѣ-то не впервой, прошелъ всѣ фронты. И «билетъ» имѣю, – примочку. Понятно, связи спиртовыя. Ветеринаръ всегда съ «примочкой», – компрессы, растиранья! Руку набилъ въ манерахъ съ ними, и потомъ, фигура у меня такая, валкая, и голосъ… Очень помогаетъ. Пивали съ…., а это – марка!
Ладно. Собралъ свой чемоданъ походный, буйволовой кожи, спиртику, понятно, въ дозѣ, для примочекъ всякихъ… получилъ мандатъ всемѣрный, ударный. Шилль благословилъ въ дорогу:
– «Помните одно: дипломатическія осложненія возникнуть могутъ! Англичане слишкомъ упрямы, обидчивы… – связались съ ними…!»
Взялъ паровозъ – айда!
На станціи меня уже ждала разбитая пролетка, парой. Кучерокъ потертый, старичокъ, остатокъ чей-то. Но каково же было удивленье! Знакомый оказался, Левонъ Матвѣичъ, изъ «Манина»! Этого не ожидалъ никакъ. Совхозъ «Либкнехтово»-то оказался совсѣмъ родной, «Манино» такъ окрестили, бывшее гнѣздо близкихъ мнѣ старичковъ, которыхъ я считалъ умершими! Всѣ эти годы мытарили меня по фронтамъ, по эпидеміямъ. Вернулся – въ сыпнякѣ свалился. Дѣла, метанья, все изъ головы пропало. А еще въ 18-мъ году писали мнѣ, что Василій Поликарпычъ Печкинъ скончался отъ удара, а Марья Тимофевна уѣхала куда-то. Ну, подумалъ, мужики прогнали! Внуки у нихъ пропали, зналъ я это: одинъ у Колчака, другого гдѣ-то разстрѣляли. Оба – были офицеры, изъ реалистиковъ. Сынъ Печкина, уже въ годахъ, крупный колоніальщикъ, отъ тифа померъ, въ казематѣ. Все развалилось… А въ «Манино» все собирался, – отъ попа узнаю! И вдругъ…
– «Батюшка, Михалъ Иванычъ… живы?! А у насъ-то говорили, солдатишка воротился ихній… разстрѣляли, говоритъ, его за спиртъ! Самъ, будто, видѣлъ!»
Здорово сдалъ старикъ, лысина одна осталась да зубъ торчкомъ, со свистомъ. Заплата на заплатѣ, босикомъ, веревкой подпоясанъ. А бывало, – въ малиновой рубахѣ, шелковой, въ синей безрукавкѣ, сухенькі такой, субтильный, бородка подстрижена въ пакетикъ, на головкѣ бархатная шапчонка, въ перышкахъ павлиньихъ, синій кушачокъ съ серебрецомъ, и ручки, – стальные кулачонки. Бываютъ ямщики такіе, ярославцы, особой крови, полукровки. Половые тоже.
Заплакалъ даже, какъ увидалъ меня. И все въоглядку, шопоткомъ все, – запугали, видно. Нервные они – такіе.
А вѣрно, было: судили меня за спиртъ, за спаиванье комсостава, да командармъ вступился: пивалъ и съ нимъ я. Ветеринаръ! Ну – сами понимаютъ, при лошадяхъ!
«Телеграфъ расейскій» тутъ не совралъ. Почти.
И чудеса, опять: старики-то живы оказались! Вѣрно, былъ съ Васильемъ Поликарпычемъ ударъ, и Марья Тимофевна съ полгода гдѣ-то пропадала: разыскивала внуковъ. Золото возила – не нашла. И золото запхала въ чьи-то хайла: не открылись хайла.
До «Манина» верстъ десять было. Много мнѣ старикъ повѣдалъ – выплакалъ, зубомъ свисталъ, слезами досказалъ. Василій Поликарпычъ въ параличѣ, живутъ на скотномъ, выгнали изъ дома. За главного – товарищъ Ситикъ…
– «Си-тикъ! Не Ситникъ… а, сказываетъ… грузинскій молдаванъ, черный ходитъ, наманеръ цыгана. А то видали – рыжій, вотъ какъ корова… какъ смоется! Краской, что ли, мажетъ… Помните, въ зальцѣ-то у нихъ была икона «Всѣ Праздники»? Себѣ оставилъ. Думали: ну что-же, хрещеный человѣкъ… порадовалась даже Марья Тимофевна. На-рѣдкость, вѣдь! Ну, ризу снялъ… серебреная, плотная. Смотрю, хлѣбъ на иконѣ рѣжетъ! Я ему еще сказалъ! – «такъ не годится, мнѣ лучше подарите!» – «Глупый ты, говоритъ, старикъ. Я святымъ дѣломъ занимаюсь, хлѣбъ – самое святое дѣло!» Сукинъ сынъ… всю исполосовалъ, всѣ-то лики исчарапалъ какъ..! А-а, Михалъ Иванычъ..? чашу-то какую разбили! И все свиньямъ подъ хвостъ. Сердце истаяло, глядѣмши. Что же это допущено? Михалъ Иванычъ?! Сколько выхожено было… Тридцать четвертый годъ я здѣсь, все видѣсь, все видѣлъ.
Василій Поликарпычъ лежитъ, не узнаетъ своихъ. Марья Тимофевна въ скотницахъ у нихъ… ужъ упросила, чтобы коровъ доить дозволили, молочной частью вѣдуетъ… Да что, отъ ста коровъ четыре всего осталось. Вотъ какое награжденье за ихъ труды! Михалъ Иванычъ?..
А теперь что будетъ..! Всѣ, должно, погибнемъ..»
– «А что такое?»
– «Да «Ильчикъ» нашъ… бокъ напоролъ, на борону попалъ. Теперь всѣхъ расшвыряютъ. Фрухты съ оранжерей всѣмъ главнымъ посылали, въ глотку имъ… Только не тревожьте! Два года бились, сидѣли въ заводинкѣ, не дыхнули… А нонче – депеша отъ Шила ихняго! «Отвѣтите за жеребенка головами!» А, Михалъ Иванычъ?! Изъ «чеки» одинъ съ утра дежуритъ, наскакалъ съ уѣзду… стерегетъ, паскуда… все нюхаетъ. Во – какой струментъ при немъ! Глазами сверлитъ. Каъ насъ расшумѣли! Съ Англіей теперь война черезъ насъ будетъ, энтотъ говоритъ! За крохотнаго жеребенка..! А, Михалъ Иванычъ..?! Гдѣ это видано? Съ ума все посходили, что ли..? Михалъ Иванычъ..?
– «Ничего, – говорю, – Левонъ Матвѣичъ… Безъ шума они не могутъ. Какъ нибудь избѣгнемъ».
– «Да вѣдь сдо-хнетъ! Лежитъ… а всѣ кругомъ дрожатъ. Михалъ Иванычъ?.. Крѣпостное право помню… пѣ-сни-то какъ пѣли! Солнышко видали!.. А теперь, повѣрьте… ночка бы скорѣй пришла, заснуть бы… А, Михалъ Иванычъ..?..»
Крѣпостное право!.. Онъ на фронтахъ не былъ, старикъ. А-а… Жеребенокъ, война… Какая чушь! Свѣжему человѣку если… Я не смѣялся: по опыту я зналъ, какъ можетъ обернуться съ жеребенкомъ. Въ Сибири гдѣ-то, при погрузкѣ «Крѣпыша»… – нашли его у казаковъ въ деревнѣ гдѣ-то, разсказывали мнѣ на фронтѣ… – или еще какой-то знаменитости… – по всей Россіи разогнали кровныхъ, все прятали!.. – доску продавилъ въ вагонѣ, застрялъ… ногу сломалъ. Понятно, пристрѣлили. Судили трибуналомъ, провожатыхъ. Старшаго – къ разстрѣлу, другихъ – въ работы. А тутъ, вѣдь, – Англія!..