В усадьбе помещицы Ярыщевой
Шрифт:
– Да, а твой-то ум где был?
Кирилл Архипович растерянно посмотрел на барыню и сразу смолк.
– Ах ты, Господи! – вздохнула старуха. – Ну, что ж ты стоишь?
– Так ведь чего же теперь делать? Я уж и не знаю… Хочешь будто всё вот как лучше… Ах ты, грех!
Кирилл Архипович в свою очередь вздохнул, подумал и спросил, беспомощно показывая на кожу:
– В каретник, что ль, её повесить?
– Ну, а куда же?
– Кожа, положим, хороша, – выделать – пять рублей стоить будет… Хомуты починить же надо.
– Жнецов-то хоть ты нанял?
– Ах да, – встрепенулся Кирилл Архипович и весело произнёс: – нет.
– Ну, вот тебе… Ну, спасибо тебе, батюшка. Дай Бог тебе здоровья. Послал Господь приказчика! Дура я старая.
– Да вы, Наталья Ивановна, не расстраивайтесь, – с душевной болью в голосе заговорил Кирилл Архипович.
– Да что, батюшка, не расстраивайтесь… Ну, какой же ты, скажи на милость, приказчик у меня…
– Наталья Ивановна! Так ведь пятнадцать рублей жнитво, – в отчаянии воскликнул Кирилл Архипович.
– Ох, ты, Господи, – всплеснула руками барыня. – А пуд хлеба на базаре двадцать копеек. Вот это так… Вот это посоветовал, батюшка, в добрый час сеять.
И долго ещё выслушивали друг друга барыня и приказчик, пока, наконец, разговор не подвинулся к выяснению положения вещей данного момента.
В конце концов, всё оказалось не так плохо, как могло бы быть.
– Как же, жнут, – радостно успокаивая, говорил Кирилл Архипович.
– Уже и жнут?
– Вся деревня…
– Да ты, что ж раньше-то не обрадовал? Слава Тебе, Господи, – крестилась старушка.
– На три рубля дешевле! – напомнил Кирилл Архипович, – я уж погрешил маленько…
– Ну, батюшка, молодец!
– А остальную половину хоть до октября… ренду получим – отдадим.
– Конечно… ну, спасибо, батюшка, спасибо…
– Главное в раз, – день – вон какой.
И это, конечно, много значило.
– А я его ругаю, – говорила барыня, – сам, батюшка, и виноват. Ну, иди ко мне чай пить… Иди прямо сюда… А я ругаю…
– И я то уж обробел, – вижу, огорчаетесь вы, и сам не знаю, как мне вас успокоить.
Напился Кирилл Архипович холодного чаю, рассказал ещё раз уже по порядку о похождениях сегодняшнего утра. Барыня расспросила о всех, кто был на базаре, и Кирилл Архипович встал и, приседая и вытирая усы и бороду, откланялся:
– Ах, ну, благодарю вас… Ехать надо в поле.
– Ну, поезжай с Богом.
Приехал батюшка служить молебен. Отслужили. После молебна подъехал становой и фельдшер. Молодой становой, полный, добродушный, то конфузился, то старался смотреть по военному и выпячивал грудь. Скромный, тихий фельдшер сидел осторожно на конце стула. Батюшка расхаживал большими шагами и задумчиво заглядывал в окна.
Разговор не клеился. Коснулись было эпидемических болезней и той грязи, которая царит в сёлах. Молодой становой покраснел, приняв намёк на свой счёт.
– Да с мужиками разве что-нибудь поделаешь, – ответил он в своё оправдание. – Сколько раз я им говорил – ничего не понимают.
Внучка, скучавшая в этом обществе, уныло посмотрела на станового, скользнула взглядом по лицам других и уставилась в окно.
– Которые и понимают, – заступился батюшка и, посмотрев на девушку, оправил свои густые красивые волосы.
Тихий фельдшер, всё время внимательно слушавший, кивнул головой и хриплым нерешительным голосом, придерживая нежно свою чёрную бороду, произнёс:
– Понимают.
– А понимают, так что ж у вас в селе грязи больше, чем где либо? – бросил фельдшеру пренебрежительно становой.
– Так ведь… Не мне же её возить, Пётр Степанович.
– Не про вас и говорится… говорится про мужика… Хоть бы вашим мужикам – не говорил я разве?
Старушка хлопотала в столовой и, когда всё было готово, позвала гостей обедать.
После обеда убрали стол и самовар подали. Пьют чай гости. Жаркое солнце льёт свои раскалённые лучи в окно, волны табачного дыма ходят по комнатам.
Сидит старушка, празднует свой шестьдесят шестой год пребывания на земле. Щемит на душе: словно жаль чего-то, что-то вспоминается, – такое же неуловимое, как этот весёлый день урожайного лета. Прошло всё, как и этот день пройдёт.
– Как совершение урожая пошлёт Господь… – говорит задумчиво батюшка. – Соломой хороши хлеба, а зерно не хвалят… Старые земли…
Старушка вздохнула, отогнала свои мысли и, качая головой, проговорила:
– Хоть и новые… хоть двести пудов уродит, да цен нет, – хуже голодного года и будет.
– Да, выручки не будет.
– Сколько опять помещиков съехалось по своим усадьбам, – качнувшись на своём стуле, вставил становой, – губернатора ждут.
– Что, батюшка, твой губернатор здесь поделает?
– Ничего, конечно, не поможет: не свои же вам деньги даст.
– Когда, по завещанию мужа, отпускала я своих мужиков на волю, – и-и! – На меня тогдашний-то как! Что вы делаете? Вы мне всю губернию взбунтуете. А через восемь лет всем волю дали.
– Ну, так ведь это когда было… Конечно, губернатор тот вам пустое толковал, – фыркнул становой.
– Ох, батюшка, чем, чем, а задним-то умом крепки мы… Назад оглянешься, всё там, как на ладонке, видишь…
– А вперёд-то тоже, – усмехнулся становой, – пожалуй, загадывай… Другой раз за это так влетит нашему брату, что и думать забудешь.
Становой энергично встал, тряхнул головой и заходил по комнате, звеня шпорами.
– Ну я, батюшка, свою подать плачу, а там, есть ли, нет твой губернатор – меня не пугай им.