В вихре времени
Шрифт:
– А вы, сударь, прикупить авто решили или просто поглазеть? – насмешливо произнёс один из молодчиков, обращаясь к Елагину.
Николай обернулся. Лицо его стало как маска – ни один мускул на нём не дёрнулся. Глаза потемнели ещё больше. Холодным тоном, не громко, но так отчётливо, что было слышно всем стоящим рядом зевакам, он произнёс:
– Не каждый может приобрести автомобиль, но ещё меньше таких, кто способен подкупить полицию, дабы замять скандал с погибшим пешеходом.
Это был камень в огород дяди. Николаша, действительно, насмерть задавил пешехода и откупился от родственников и полиции. Мария знала об этом случае, и ей было стыдно за дядю.
Тот покраснел и отвернулся. Рябушинский не желал раздувать скандал, чувствуя себя виноватым. Но приятели не унимались – они пришли сюда повеселиться.
– Так купите машину и покажите пример, каким надо быть водителем, сударь!
– Непременно куплю, а если сомневаетесь в моей смелости, то могу вам продемонстрировать её в другом месте, – чуть угрожающе проговорил Николай.
– Господа, не ссорьтесь, прошу вас, – испуганно зашептал Рябушинский, – вот уже и охрана идёт.
По дорожке между авто важно вышагивали два жандарма, блестя не хуже экспонатов эполетами и серебряными пуговицами на мундирах. Их заинтересовало скопление народа и громкие разговоры. Николаша и компания благоразумно решили с ними не связываться и потянулись к выходу.
Маша посмотрела вопросительно на Николая.
– Хочешь, поедем куда-нибудь, Коля?
– Да, пожалуй. – Елагин на секунду задумался, а потом предложил: – Я знаю один необычный ресторан, хочу исполнить своё давнее обещание…
Маша кивнула и протянула руку:
– Поедем скорее!
Извозчик, узнав, что ехать на Большую Дмитровку, завернул было на Охотный ряд, но Николай не позволил:
– Нет, братец, ты уж другим путём езжай, через Чернышёвский что ли, а то после Охотного аппетит можно отбить на неделю.
– Хозяин-барин… Что правда, то правда, ваша милость, вонища там жуткая, рыночные совсем обалдели… Но-о, милая, поторапливайся! – понуждая кобылу ехать быстрее, дёрнул вожжи мужичок.
Пока они ехали на Большую Дмитровку, как бы Маша ни просила, Николай смеялся и ни за что не хотел открыть секрет, чем знаменит ресторан, куда они направлялись. Она почти надулась, но Николай начал её целовать: сначала руки, потом шею, лицо, губы… Ей было так хорошо, что хотелось ехать бесконечно…
Коляска остановилась возле трёхэтажного особняка богачей Востряковых. Николай помог Маше выйти и шепнул на ухо, чтобы она ничему не удивлялась, когда попадёт внутрь. А удивиться было чему.
Марии показалось, что она попала в необычный театр. Здесь зрители, как и положено, безмолвно сидели в полумраке, но их было меньшинство. А на ярко освещённой сцене двигались многочисленные актёры, исполнявшие каждый свою пьесу: одни ходили от столика к столику с бокалом, другие громко спорили, не сходя с места, а третьи наслаждались ужином, нисколько не заботясь о правилах приличия за столом, смачно чавкая и прихлёбывая вино. Сценария у этих актёров не было, но все говорили о поэзии и литературе. Имена “Лев Николаевич”, “Антон Павлович" звучали так часто, словно они были живы и ненадолго вышли покурить.
– Здесь собираются поэты и писатели. Думаю, ты многих из них знаешь… – наклонившись, прошептал Николай. —
Они сделали заказ у неслышно появившегося официанта. Тот, по-видимому, уже знал Николая, потому что приветливо ему кивнул, как старому знакомому. Соблазнительные запахи щекотали нос, но есть совсем не хотелось, поэтому Маша попросила принести только мороженое с ананасами. Николай заказал себе красного вина.
Она лакомилась и с любопытством оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть знакомые лица.
Беспутный дядюшка Николаша приучил её ценить поэзию, выпуская роскошный журнал “Золотое руно”. Он открыл для неё символистов Блока, Андрея Белого и Валерия Брюсова. Попасть в их общество сродни проникновению в алтарь, куда женщин не пускают, но так хочется заглянуть!
Вспомнив дядю, она поморщилась.
– Коля, скажи, пожалуйста, а почему ты воспринял дядю Николашу в штыки? Что плохого он тебе сделал?
Николай отставил бокал и взглянул на Машу. Глаза его странно блестели, а губы раскраснелись.
– А чем он должен мне нравиться? – ухмыльнулся он. – Машенька, я уважаю людей творческих, но от компании праздных недорослей меня тошнит.
– А здесь разве не праздные люди сидят? Посмотри на их свинские привычки – иногда кажется, что мы пришли в дешёвый трактир.
Николай пожал плечами:
– Я думал, тебе будет интересно послушать любимых поэтов. Вон посмотри туда – это Брюсов. Ты хотела его увидеть, помнишь?
Она осторожно повернула голову.
Недалеко от них, между тенью и светом, Маша увидела столик, где словно нахохлившийся ворон сидел мужчина с пышными тёмными усами. Он восседал в кресле, сложив руки на груди, и поглядывал на собеседников строгим взглядом, как смотрел директор Машиной гимназии на нерадивых учеников.
Рядом с ним рассеянно помешивал чай мужчина, лохматой гривой напоминавший льва из цирка, недавно приезжавшего в Москву. Она знала, что это Максимилиан Волошин. Его стихи тоже печатали в журнале дяди.
Внезапно все замолчали, как по команде. В полном безмолвии, словно вечерние колокола, зазвучал низкий голос Брюсова.
Своей улыбкой, странно-длительной,Глубокой тенью черных глазОн часто, юноша пленительный,Обворожает, скорбных, нас…Он на мосту, где воды сонныеБьют утомленно о быки,Вздувает мысли потаенныеМехами злобы и тоски.В лесу, когда мы пьяны шорохомЛиствы и запахом полян,Шесть тонких гильз с бездымным порохомКладет он, молча, в барабан…Брюсов замолчал, но тишина отступила не сразу. Сначала раздались робкие хлопки, а потом в зал словно залетел пчелиный рой: критики бросились обсуждать услышанное, журналисты записывали, что запомнили, подходили к поэту, переспрашивали, трясли руку.
Маша переспросила название у Николая. Оказалось, такое же мрачное, как и стихотворение – “Демон самоубийства”.
Будто решаясь на рискованный поступок, Волошин резко отодвинул стул и тоже начал декламировать:
Обманите меня… но совсем, навсегда…Чтоб не думать – зачем, чтоб не помнить – когда…Чтоб поверить обману свободно, без дум,Чтоб за кем-то идти в темноте, наобум…И не знать, кто пришёл, кто глаза завязал,Кто ведёт лабиринтом неведомых зал,Чьё дыханье порою горит на щеке,Кто сжимает мне руку так крепко в руке…А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман…Обманите и сами поверьте в обман.