В высших сферах
Шрифт:
– Боже! – чуть ли не простонал Коустон. – Боже милостивый!
– Минутку, – попросил Хауден, – это еще не все. Союзный акт предполагает также слияние таможенных служб и совместное проведение внешней политики. За пределами этих и упомянутых мною ранее сфер наши национальное существование и независимость остаются в неприкосновенности.
Он сделал шаг вперед, разорвав наконец сцепленные за спиной руки, и уперся кончиками пальцев в овальную столешницу. Впервые в его голосе зазвучало волнение.
– Как видите, это предложение представляется одновременно и ужасным, и радикальным. Однако могу сказать вам, что я тщательно его взвесил, оценил все
– Но почему именно таким путем? – голос Стюарта Коустона звенел, как натянутая струна.
Никогда ранее министр финансов не казался более встревоженным и растерянным. Словно вокруг него рушился весь старый, устоявшийся и такой привычный мир. “Не только вокруг него одного, – подумал Хауден, – мир рушится вокруг нас всех. Так бывает с мирами, хотя каждому человеку кажется, что целостность его собственного мирка гарантирована”.
– Потому что нет другого пути и нет другого времени! – Хауден выстрелил словами, как автоматной очередью. – Потому что наша готовность является жизненно важной, а на это нам отведено всего триста дней, возможно, – если будет угодно Богу – чуть больше, но не намного. Потому что наши действия должны быть молниеносными! Потому что время робкой умеренности прошло! Потому что доныне на каждом заседании совета совместной обороны над нами довлел дух национальной гордости и парализовывал принятие решений. И он станет довлеть над нами и парализовывать нас до тех пор, пока мы будем пытаться отделываться новыми компромиссами и латанием дыр!
Спокойным голосом искушенного миротворца вмешался Артур Лексингтон:
– Как я себе представляю, большинство людей захочет знать, останемся ли мы по такому соглашению существовать как государство или станем всего лишь американским сателлитом – своего рода незарегистрированным пятьдесят первым штатом. Как только мы уступим контроль над нашей внешней политикой – а это, конечно, так и случится, признаемся мы в этом вслух или нет, – многое будет покоиться на доверии.
– В маловероятном случае, если подобное соглашение когда-либо будет ратифицировано, – медленно произнес Люсьен Перро, не сводя темных задумчивых глаз с Хаудена, – в него, несомненно, будет включено особое условие.
– Предполагаемый срок действия – двадцать пять лет, – объяснил премьер-министр. – Соглашение, однако, будет содержать статью, предусматривающую, что союзный акт может быть расторгнут по взаимному согласию сторон, но не в одностороннем порядке какой-либо из двух стран. Что же касается того, что многое придется принимать на веру, – да, с этим нам придется смириться. Вопрос заключается в том, что вы предпочтете; верить в тщетную надежду на то, что войны не будет, или в клятвенное слово соседа и союзника, чье понятие международной этики совпадает с нашим собственным.
– А про страну вы забыли? – воскликнул Коустон. – Сможете ли вы убедить страну?
– Да, – ответил Хауден. – Полагаю, нам это удастся. И он стал объяснять им, почему он так считает; рассказал о выработанных им подходах: об ожидаемой оппозиции, о необходимости всемерно и энергично бороться за победу на выборах. Обсуждение продолжалось. Прошел час, два, два с половиной. Им принесли кофе, но дискуссия, за исключением короткого момента, не прерывалась. Бумажные салфетки на подносе с кофейными чашками были украшены изображением венков из ветвей остролиста <Традиционное рождественское украшение.>, заметил Хауден. Ему это показалось
Стюарт Коустон уже в десятый раз принялся набивать трубку. У Перро кончились сигары, и он курил сигареты Дугласа Мартенинга. Артур Лексингтон, который так же, как и премьер-министр, был некурящим, на некоторое время открыл было окно, но из-за сквозняка вскоре вновь захлопнул его. Клубы дыма спустились над овальным столом, и, подобно дыму, над ним повисло ощущение нереальности. То, что здесь происходило, казалось невозможным, не могло быть правдой. И все же, чувствовал Джеймс Хауден, реальность медленно входила в сознание присутствовавших, ими постепенно овладевала убежденность – точно так же, как она овладела им самим.
Лексингтон был с ним; для министра иностранных дел все произнесенное здесь было не внове. Коустон колебался. Адриан Несбитсон большей частью хранил молчание, но старик не в счет. Дуглас Мартенинг поначалу казался потрясенным, но в конце концов он государственный служащий и будет делать то, что ему скажут.
Оставался Люсьен Перро – оппозиция с его стороны ожидалась, но пока никак не проявилась. Председатель Тайного совета сказал:
– Возникнут некоторые конституционные проблемы, премьер-министр. – В его голосе звучали нотки неодобрения, но вполне умеренного, словно он возражал против каких-то процедурных нарушений.
– Тогда мы их уладим, – решительно заявил Хауден. – Я лично не могу предложить смириться с уничтожением только потому, что пути спасения закрыты сводом законов.
– Квебек, – произнес Коустон. – Квебек нам не дастся.
Вот и наступил этот момент. Джеймс Хауден тихо проговорил:
– Признаюсь, я тоже об этом подумал. Медленно взгляды остальных обратились на Люсьена Перро – избранника, идола и представителя Французской Канады. Как и другие до него: Лорье, Ляпуент, Сен-Лоран – он один в ходе двух выборов обеспечивал правительству Хаудена поддержку Квебека. А за спиной Перро – трехсотлетняя история: Новая Франция. Шамплейн, королевское правительство Людовика XIV, британское вторжение – и ненависть французских канадцев к завоевателям. Со временем ненависть прошла, но недоверие – причем с обеих сторон – осталось. Дважды разногласия и споры вокруг двух войн в двадцатом веке, в которые была вовлечена Канада, приводили к расколу в стране. Компромиссы и сдержанность помогли спасти зыбкое единство. Но теперь…
– Мне, похоже, нет нужды говорить, – язвительно заявил Перро. – Сдается, вы, коллеги, способны читать мои мысли.
– Трудно игнорировать факты, – бросил Коустон. – Или историю.
– Историю, – тихо протянул Перро и вдруг обрушил кулак на столешницу. Стол затрясся. – А вам не доводилось слышать, что история не стоит на месте? – сердито гремел его голос. – Что в умах людей происходят перемены, что раскол не может длиться вечно? Или вы все проспали – почивали себе мирно, пока лучшие умы обретали зрелость?