В ярости рождённая (Дорога Ярости)
Шрифт:
– Вы правы, вы параноик, – пробормотал Оканами. Он задумался, потом продолжил: – Но это не имеет значения. Если умственно дееспособный гражданский индивидуум захочет покинуть клинику, то он покинет клинику, если у вас нет каких-либо особых причин, уголовного, например, характера, чтобы его задержать. И точка. Конец связи, полковник.
– Не совсем. – МакИлени снова улыбнулся. – Дело в том, что она служила не во флоте или морской пехоте. Она – это Имперские Кадры.
– И что же?
– Есть одно обстоятельство, о котором большинство людей не подозревает. Неудивительно, ведь оно не столь важно, чтобы заинтересовать всех и стать общеизвестным.
Глава 35
Существо, которое люди когда-то называли Тисифоной, носилось по этажам разума своей хозяйки и восхищалось своими находками. В обширных сумрачных пещерах потрескивало золотое пламя мечты. Даже спящая ее мощь была восхитительной. Прошло так много времени с тех пор, как Тисифона прикасалась к разуму смертного... Никогда раньше она не интересовалась теми, чьим разумом овладевала. Они были целью, источником информации, инструментами и добычей. Их не следовало идентифицировать и классифицировать. Она была исполнителем и палачом, а не философом.
Но все изменилось. Она осталась одна, уменьшилась. Никто не посылал ее наказывать эту смертную. Ее вызвал этот самый разум, разум, который она сейчас исследует. Он нужен ей как фокус и воплощение ее ослабленного «я». Поэтому она так внимательно осматривала его лабиринты, находя места для своего «я», пробуя его силу и проверяя его информацию.
Все было совершенно по-иному. Последним человеком мыслей которого она касалась, был... пастух из Каппадокии? Нет, Кассандр из Македонии, запутавшийся честолюбивый убийца. Это был ум мерзкий, но мощный, при всей его злобности. И все же его нельзя сравнить по силе, ясности, знанию с этимумом. Люди изменились за столетия ее сна, даже лихая Афина или хитропалый Гефест могли бы позавидовать знаниям и умению, которых достигли смертные.
Но еще больше, чем знания, ее восхищала мощь этого разума, сфокусированная воля, кристальная прозрачность... и жестокость. У этой Алисии ДеФриз было много общего с нею. Эта смертная могла быть такой же неумолимой, как и она сама, такой же смертоносной. Это восхищало Тисифону. Неужели все смертные стали такими? Давно следовало заинтересоваться этим. Или за время ее сна изменилось больше, чем знания?
Между ними были различия. Она рылась в памяти, интересовалась убеждениями и верованиями. Если бы у нее были губы, она презрительно улыбнулась бы некоторым найденным глупостям. Она и подобные ей были созданы не для любви или сострадания. Для них эти понятия ничего не значили. И еще меньше значила «справедливость». Она задержалась на ней, потому что здесь была отточенная острота, близкая фурии. Но в самой сути таились опасные противоречия. «Справедливость» требовала воздаяния, да, но уравновешенность смягчала ее, оправдание выхолащивало, а самоотвлекающий интерес к «вине», «невиновности» и «доказательству» ослаблял решимость.
Она изучала идею, знакомилась с динамическим напряжением, удерживавшим такие противоречивые элементы в равновесии, и знакомый голод в сердце делал ее все более чуждой. Ее «я» были созданы для наказания, для мщения, виновность или невиновность не имели отношения к их миссии. В этой «справедливости» была горечь, холодная горькая примесь в горячем сладком вкусе крови. Она отвергла это понятие. Она презрительно отвернулась и обратилась к другим жемчужинам этой сокровищницы.
Они были свалены в кучи или разложены, мерцали, сверкали и поблескивали. Она смаковала необузданное насилие боя, которому позавидовал бы сам Зевс. У этих смертных были свои молнии, и она наблюдала глазами своей хозяйки за приливами и отливами ужаса и ярости, управляемыми обучением, тренировкой и наукой, направленными на достижение заданной цели. Она склонна к насилию, эта Алисия ДеФриз. Но даже в накале схватки в ней оставалась эта проклятая… отстраненность, это наблюдение со стороны, заставлявшее скорбеть о пролитой крови и жалеть врага, когда она его уничтожала.
Тисифона плюнула бы от отвращения. Она должна быть осторожной, иметь в виду подобные слабости. Эта смертная поклялась служить ей, а она взамен поклялась служить целям этой смертной. Этот ум могуч и сложен в управлении, оружие, которое может навредить неумело владеющему им.
Другие воспоминания текли мимо нее, они были лучше, полезнее, приспособлены к их потребностям. Воспоминания о любимых, надежно спрятанные, как талисманы, якоря, удерживавшие ее у этого расслабляющего сострадания... Но сейчас они превратились в жгучие бичи под влиянием новых воспоминаний о насилии и бойне, о жестокости и произволе, изломанных телах и убитой любви. Они проникли глубоко внутрь резервуаров мощи и целеустремленности, превращая их в нечто узнаваемое, родное. Под всей этой ерундой о милосердии и справедливости Тисифона видела зеркало души Алисии ДеФриз и узнавала в нем... себя.
***
Нефритовые глаза открылись. Тьма прижималась к окну спартанской комнаты, завывая с бесконечным терпением зимнего ветра Мэдисона. Приглушенные огоньки бросали отблески в комнату. Мониторы нежно, почти бодро жужжали. Алисия ДеФриз глубоко и медленно вздохнула. Она повернула голову на подушке, изучая тишину вокруг, увидела винтовку на столике. Оружие мерцало во тьме, как сама память, и должно было бы внести в нее агонию воспоминаний.
Этого не случилось. И это было странно. Все образы были с ней, ясные и смертельные в своих четких деталях. Все, кого она любила, были мертвы, уничтожены с циничным садизмом. Но агония не овладела ею.
Она подняла руку ко лбу и нахмурилась. Мысли были яснее, чем обычно, но странно разделены.
Мелькали воспоминания, безжалостные и четкие, как голографическое видео, но удаленные, как будто она смотрела сквозь замедляющие время линзы. Что-то дразнящее приберегалось напоследок...
Рука замерла, глаза расширились, когда она внезапно вспомнила о завершающем безумии. Голос в голове! Ерунда. И все же... Она оглядела комнату, в которой находилась, понимая, что не могла выжить и увидеть все это.
<Ты должна была выжить,сказал холодный ясный голос. Я обещала тебе месть. Чтобы мстить, ты должна жить.>
Она замерла, громадными глазами уставившись во тьму, но в их глубине не было паники. Они были холодными и тихими, потому что ужас тихого голоса ослаблялся стеклянным щитом, присутствие которого она ощущала, не прикасаясь к нему.
– Кто... ты? – спросила она пустоту, и глубоко внутри ее раздался беззвучный смех.
<Смертные забыли нас, увы. Как вы непостоянны... Ты можешь называть меня Тисифоной.>